|
На флоте бабочек не ловят.
Бычок.
Лица, события и обстоятельства изменены, но факты, несомненно,
имели место быть
Литовкин
Сергей Георгиевич
прислано 11.02.2002
Какой бы ерундовиной мы систематически ни занимались, - всегда
пытаемся придать ей глубокий, а иногда и мистический смысл, вырабатывая
определенную систему и последовательность манипуляций, окружая процесс
мелкими деталями и формируя традиции. Так, например, обстоит дело
с совершенно дурацкой, как я теперь считаю, привычкой - курением.
Я азартно дымил и коптил больше тридцати лет, что позволяет мне
довольно квалифицированно судить о предмете. Не рискнул бы писать
об этом, если б не развязался с табаком на грани столетий. Еще круче
звучит - “в прошлом тысячелетии”. Короче, держусь уже несколько
месяцев. До этого было несколько тренировочных попыток. Хорошо помню,
как в самый первый раз собрался всерьез бросить курить.
Выходил я в море в семьдесят каком-то году на кораблике вспомогательного
флота с военной командой. Строился он немцами в пятидесятых годах
как рыболовецкий траулер, но служил на Черноморском флоте посыльным
судном. По плану на этой посудине я с кучей аппаратуры должен был
следовать до одной из точек якорных стоянок в Средиземном море,
а там - перебраться на эсминец «Л-вый». На нем-то и надлежало развернуть
приборы для проверки их работоспособности в наиболее неблагоприятных
условиях бурливой, в это время года, восточной Атлантике. За сутки
до убытия удалось смотаться в тупиковую зону вокзала, где разыскав
вагон-ресторан ленинградского поезда, я скупил с незначительной
переплатой все буфетные запасы «Беломора» знаменитой фабрики имени
Урицкого. Набралось без малого сто шестьдесят пачек, чего должно
было хватить для имитации дыма Отечества на полгода, даже с учетом
стрелков среднего калибра. Пачка противного табака «Моряк» с ширпотребовской
курительной трубкой и блок болгарской роскоши «Стюардесса» дополнили
мое богатство и придавали чувство уверенности в личной независимости.
Многое стерлось из памяти с предыдущего похода. Но ощущение собственной
неполноценности, возникающее при попытках, как правило неудачных,
стрельнуть хотя б окурок на корабле, где уже месяц, как закончились
все запасы, - незабываемо.
Определили меня на временное жительство в каюту, уже несколько
дней, как заселенную вторым временным постояльцем - флагманским
спецом одной из бригад, следовавшим в распоряжение эскадры. Андрей
( так звали «флажка») недавно завершил бракоразводный процесс и
друзья устроили ему морскую прогулку подальше от политработников,
азартно терзавших эту жертву бытового неустройства только уже за
сам факт развода. Семилетние скитания по частным углам и многомесячные
морские походы уморили советскую семью, как химические отходы -
рыбу в типовом рукотворном водохранилище. По различным политорганам
и партсобраниям мужика таскали уже месяца три, что привело к совершенно
неожиданному результату. Неокрепшая психика начинающего холостяка
вытолкнула его на скользкую дорожку. Многочисленные публичные унижения
требовали компенсации и самоутверждения личности в одной из областей
человеческой деятельности. По иронии судьбы, свою дееспособность
он начал проявлять в сексуальной сфере, доказывая всем и каждому,
что прозрачные намеки бывшей жены носили клеветнический характер.
Упущенное ранее, Андрей наверстывал такими темпами, что опасения
друзей за его физическое и душевное здоровье имели под собой вполне
реальную почву. Будучи человеком общительным и доброжелательным,
он в первый же вечер нашего знакомства поволок меня в ресторан на
праздник жизни.
Не успели мы выпить и по рюмке коньячку, как к нашему столику слетелся
квартет из говорливых девиц, не скрывающих весьма близкого знакомства
с моим товарищем. Обладая широкой русской душой, тот активно знакомил
меня со всеми своими приятельницами, подмигивая и делая, не допускающие
альтернативного толкования, намеки. Да! А еще полгода назад считался
образцовым семьянином. Учитывая возможные нюансы и варианты развития
подобных знакомств, я предпочел допить уже налитое мне спиртное
и ретироваться, взяв с товарища слово не пропадать насовсем. Завтра
с утра предстоял выход корабля в море. На всякий случай, предполагая
возможность вероятного поиска Андрея, я записал несколько номеров
телефонов, охотно продиктованных его подружками. Не исключено, что
мой интерес был понят превратно. Одна из девушек попыталась нарисовать
номер фломастером мне на ладони, считая это место для записи существенно
более надежным, чем сигаретная пачка.
Флажок не пропал. Он явился около семи утра и со стуком бросил
в рундук столовый нож с ресторанной гравировкой на ручке. На мой
вопрос о происхождении и назначении оного, Андрей вытащил еще несколько
подобных клинков, ранее служивших предметами сервировки в местах
общепита славного Севастополя, свидетельством чему были соответствующие
насечки и надписи. По его, несколько путаным, объяснениям, выяснилось,
что в период завершения обычных кабацких посиделок, как правило,
происходит какой-нибудь конфликт с другими гостями ресторана. Виноваты,
естественно, - они, эти недоделанные «посе-...си-..сти-...тели».
Последнее слово ему удалось произнести в три приема, но зато - с
неподдельным сарказмом. Очевидно, что изыскание оружия в целях возможной
самообороны являлось мерой вполне оправданной. Предполагалось, что
приборы изымаются для временного пользования с последующим обязательным
возвратом. Применять ножики в деле, к счастью, не требовалось, но
показывать, якобы, приходилось, и не раз.
- Ежели такое дело, надо с собой кортик все время таскать, - предположил
я.
- Что я бандит, что ли? - обиделся Андрей, с грохотом высыпая свои
трофеи обратно в рундук. Его тело напоминало поле битвы после полного
взаимного уничтожения противоборствующих сторон. Прощание с берегом
было бурным. Падение в койку и первые звуки пронзительного храпа
случились одновременно.
Сыграли боевую тревогу, но я, будучи пассажиром, а не членом экипажа,
ее проигнорировал и, не вылезая из койки, обреченно загибал пальцы,
уточняя перечень незавершенных на берегу дел и невыполненных обязательств.
Когда серия характерных звуков, стуков и сигналов позволила предположить,
что контакт с сушей успешно разорван, я решил прекратить самоистязание
в несомненной уверенности в том, что море все спишет.
Разбудил меня троекратный стук, сопровождавший появление в каютном
пространстве нового лица - старлея медицинской службы с портфелем
в руках, одетого, как ни странно, в тропическую форму.
- День добрый. Меня в соседнюю каюту разместили. Зашел познакомиться
- сообщил он, доброжелательно улыбнувшись и представившись Борисом.
- А чего так вырядился? Еще и Босфора не прошли, а ты уже - весь
в голубом, - спросил я, вылезая из койки и пожимая руку новому знакомому.
- Тут дело такое: ничего другого не выдали. Призвали на сборы в
качестве офицера запаса и, отчего-то, решили отправить на пару недель
на эскадру для борьбы с кариесом. Я-то, ведь, - стоматолог по специальности,
кандидат от медицины.
Отбивался, конечно, как мог. У меня куча проблем на работе в институте,
поездка на носу по обмену стажерами в Венгрию и раковина на кухне
течет. Никто ничего не слушает. Сказали: или - в море, или - на
губу на тот же срок.
- Да, ясно. Наверно у адмирала зуб разболелся, он зубного врача
и заказал на эскадру, а ты вовремя подвернулся под руку. Плохо,
дантист, твое дело. Не хочу пугать, но застрянешь, не иначе, в штабе
до прихода замены месяцев на несколько. У всех моряков зубья - ни
к черту. Консервное питание и вода из опреснителей, понимаешь? Сверлить
тебе - не пересверлить. Наберешь статистики на докторскую диссертацию.
Настроение у Бориса упало ниже ватерлинии. Чтоб его хоть немного
утешить я предложил допить слегка початую бутылку шампанского, доставленную
утром Андреем из мест неизвестных, но сомнительных. Попытка привлечь
самого флажка к дегустации оказалась безуспешной. При виде эмблем
- зловещих змей, намотанных на рюмки, на погончиках Бориса, полупроснувшийся
Андрей простонал, - Доктор, скажите, я буду жить?! - и, не дожидаясь
ответа, снова отключился. Шампанское оказалось сладким и почти без
пузырьков. Выдохлось, как и наш флажок.
На опустошенную бутылку я сделал аккуратную наклейку «Для бычков
и недокурков» и пояснил, вопросительно хмыкнувшему доктору, что
в один из дней (трудно назвать его прекрасным) многие душу готовы
будут заложить за пару затяжек. После этого я засунул еще дымящийся
окурок в бутылку и сразу закупорил ее, положив тем самым начало
созданию табачного резерва «черного дня». Закуривая предложенную
мной сигарету, доктор поежился, косясь на законсервированный бычок.
Через темное бутылочное стекло он, в самом деле, смотрелся очень
непрезентабельно.
- Да!, - воскликнул Борис, - Я чуть было не забыл про это, - он
открыл портфель и вытащил нечто объемное, завернутое в газету. «Это»
оказалось трехлитровой пластиковой канистрой, по самую пробку заполненной
медицинским спиртом. Решив, что после ужина встречаемся для полноценной
беседы в нашей каюте, мы, хорошенько запрятав канистру, разошлись
по делам. Я, например, намеревался проверить состояние своего груза
и установить контакты с местным народом. Нам ведь, небось, около
недели здесь крутиться и кормиться.
Когда я, облазив почти все судно и проторчав пару часов на мостике
с командиром, вернулся в каюту, флажок с дантистом были уже хороши.
Из канистры оказалась освоена изрядная доля «шила», а по помещению
струились и циркулировали потоки табачного дыма, смертельной для
любой биомассы концентрации. Смолили, естественно, мой «Беломор»,
поскольку позаботиться о создании табачных запасов на поход - не
сподобились. Они сидели, обнимая друг друга за плечи и обмениваясь
какими-то междометиями и обрывками фраз, свидетельствующими о полном
взаимопонимании и глубоком перекрестном сочувствии. Я открыл иллюминатор
для проветривания помещения и прислушался к беседе. Далеко не сразу,
но удалось понять, что доктор, как и Андрей, недавно пережил развод
и все, связанные с ним, коллизии. Из словообмена следовало, что
и в семейной жизни собутыльников было очень много схожих моментов,
как правило, негативного свойства. Одним словом, складывалось впечатление,
что они оба последовательно (а скорее всего - одновременно, что
кажется противоестественным) состояли в законном браке с одной и
той же мегерой, хитро притворявшейся обычной и, более того, привлекательной
молодой женщиной.
Вся эта обстановка подействовала на меня угнетающе, тем более,
что попытки вклиниться в разговор и перевести его на другие рельсы
оказались тщетны. Я охотно бы обсудил особенности противоположного
пола совершенно в другом, более радостном и оптимистичном ключе.
Хлебнув немножко шильца, я попытался закурить, но закашлялся и,
забросив с отвращением бычок в бутылку, ушел прогуляться по верхней
палубе. В эту ночь мне снились малосимпатичные ведьмы, рассекающие
воздушное пространство верхом на дымящихся папиросах типа «Беломорканал».
Пробуждение было еще кошмарнее. В середине незавершенного сюжета
в сон вклинился пронзительный победный клич:
- Ага! Попалась!
Выскочив из каюты с отвратительным предчувствием встречи со знакомой
по сновидению дамой, я столкнулся, однако, с командиром, радостно
размахивающим над головой подвешенной на леске крысой. Оказалось,
что тот уже давно расставил в качестве капканов петли-удавки по
трубопроводам у себя в гальюне и душевой, а теперь, наконец, торжествовал
победу над злейшим врагом, сожравшим его шлепанцы, кобуру и конспект
первоисточников по политучебе.
В течение последующих нескольких дней, пока наше суденышко продвигалось
через проливы в зону восточного Средиземноморья, картина в каюте
оставалась неизменной.
Дантист и флажок в клубах густого дыма под легким алкогольным и
мощным табачным дурманом снова и снова переживали и пережевывали
минувшие события, обстоятельства и эмоции. Все это мне ужасно опротивело,
надоело и действовало на нервы, причем отрицательное отношение распространилось
и на табачный дым и сам процесс курения. Более того, даже к выпивке
я совершенно охладел. Про женщин уже молчу, но их на судне, к счастью,
не было. С удивлением обнаружилось, что закуривать мне стало неприятно
и даже противно. Хотел обсудить это с дантистом и флажком, но им
было не до меня: они еще не исчерпали богатую тематику своих бесед.
По судну прошел слух, что кое-где можно разжиться на халяву хорошим
табачком и народ ко мне потянулся. Никого популярнее меня в тот
период на этой суверенной территории СССР не было. Я решил, что
можно и бросить курить, раз не слишком хочется. Спасибо товарищам,
траванувшим меня моим же табаком и своими постбрачными мемуарами.
В N-й точке якорной стоянки неподалеку от Крита состоялась встреча
с плавбазой, где в это время пребывал штаб эскадры. Мы бросили якорь
и застыли в ожидании ценных указаний. Полученные известия не радовали.
Случилось так, что эсминец, на который я должен был перебраться
со своей техникой, уже убыл на смену какому-то десантному кораблю
к атлантическому африканскому побережью. Там, для поддержки одного
из свободолюбивых народов социалистической ориентации, требовалось
постоянное присутствие нашего боевого корабля в непосредственной
близости от береговой черты.
Удаление корабля за пределы видимости или появление плотного, скрывающего
его, тумана грозили очередным военным переворотом. ТАСС, как раз,
успело уже заявить об отсутствии наших военных плавсредств в указанной
географической зоне. Это противоречило данным космического и авиационного
наблюдения вероятного, в тот период, противника, но внушало оптимизм
на будущее.
С плавбазы прибыл баркас за дантистом, почтой и каким-то грузом
в брезентовых мешках и фанерных ящиках оранжевого цвета. Отдельно,
с особой осторожностью, перегрузили сияющий и пугающий хромом сверлильно-стоматологический
агрегат. Распрощались мы с Борисом, как с родным - тепло и сочувственно.
Андрей скорбел о потере родственной души и понимающего собеседника.
Нам же, было приказано ждать дополнительных распоряжений, что мы
и делали неторопливо последующие несколько суток. Оказалось, что
у некурящего и малопьющего человека, каким я вдруг стал, - масса
свободного времени. Оно было использовано на рыбную ловлю и общение
с членами экипажа. У меня прорезался зверский аппетит, что, говорят,
частенько бывает при отказе от курева, и я собрался наладить живой
контакт с боевым расчетом кают-компании. В него входили два матроса
- кавказцы. Готовили они очень хорошо, остро и изобретательно. Фамилия
одного из них была Гаридзе, а другого, кажется, - Пертахия. Приближаясь
к месту приложения их талантов, я услышал возбужденные голоса. Разговор
шел по-русски и был посвящен тонким кулинарным вопросам. Иногда
что-то громко падало и гремело.
Последняя услышанная мной фраза звучала так:
- Я - князь, а ты, вообще, и не грузин даже!
При моем появлении оба замолчали, подчеркнуто не замечая присутствия
друг друга. Вручив каждому по несколько пачек курева я приобрел
право беспрепятственного питания в любое время по мере желания и
настроения, чем не преминул сразу воспользоваться. Последующие несколько
дней они не обменялись ни словом. В дальнейшем иногда опять наблюдалась
гордая молчаливость наших кормильцев, что, однако, совершенно не
препятствовало производству вкуснейших блюд при минимуме исходных
продуктов.
* * *
Утро четвертого дня нахождения в N-й точке застало меня, Андрея
и командира на мостике за чтением полученной директивы. Мягко говоря,
мы все обалдели. Указания сводились к тому, что испытания техники,
которую я сопровождал, надлежало проводить здесь же на посыльном
судне. Командиру судна было приказано оказывать мне всестороннюю
помощь, а флажку - принять организационные меры для обеспечения
успеха операции. Нас, трех каплеев на мостике, это вовсе не радовало.
Мы заговорили, не слушая друг друга, каждый о своем, но все вместе
о том, что задача невыполнима.
- У меня моторесурс кончается через неделю, запасов только на обратный
путь и жена - в роддоме, - жаловался командир.
- Где все раскрепить, куда подключиться, чем заземлиться? Откель
взять операторов? - задавался я вопросами и отчаивался, не находя
ответов.
- А я, вообще, не причем, не по моей это специальности и провались
оно в тартарары, - ругался флажок и был совершенно прав.
Немного остыв, мы быстро изложили восемнадцать причин, препятствующих
выполнению задачи и командир уже, было, направился в рубку на УКВ
связь с руководством, но Андрей задержал его.
- А если нас не послушают и пошлют подальше далекого? Давайте попробуем
рассмотреть худший вариант и дернем хоть что-нибудь с эскадры для
поддержки штанов, поторгуемся, - предложил он.
Покумекав еще минут десять мы были готовы уже ко всем вариантам.
Дальнейшие события подтвердили дальновидность флажка. Отбиться не
удалось, но временный статус особого исследовательского корабля
с правом получения в течение полутора месяцев автономного пайка,
включающего вино, воблу, шоколадки и массу других дефицитов, мы
получили. Директива пришла на редкость быстро - через три дня. Мою
инициативу о временном переименовании ПС (посыльное судно) в ПИС
(поисково-исследовательское судно) было, однако, отвергнуто, видимо,
по причине неблагозвучия. Я удовлетворился собственной ролью начальника
экспедиции, которая в дальнейшем периодически оспаривалась Андреем.
Несколько дней мы с ним активно суетились, преодолевая трудности
и собственную бестолковость, но развернули всю технику и работа,
к всеобщему удивлению, пошла. Командир нам ни в чем не отказывал,
дал мичмана и трех наиболее сообразительных матросов, но старался
держаться от железа подальше. Это его поведение и удивительно обильный
и богатый корм, вдруг появившийся на камбузе, натолкнули кое-кого
на мысль, что техника наша или сама радиоактивна, или излучает что-то
непотребное. Так кормить, решили матросы, могут только в условиях
повышенного или смертельного риска. Слух распространился мгновенно,
благодаря чему нашей работе никто не мешал и все проходы по судну
при нашем передвижении стремительно освобождались.
Кстати, о командире. Не стану приводить его звания, имени и фамилии,
ибо это вторично и значения не имеет. На корабле, особенно за пределами
тервод, он - правительство, суд, ЗАГС и генеральный секретарь. Мы
с Андреем, правда, обращались к нему на ты, пользуясь нашим особым
положением на судне. Кроме того, мы были одного возраста.
Командовал он уже пару лет и был, кажется, на своем месте. Единственное,
чего он опасался - это периодически возникающих слухов о планируемой
передаче судна гражданской команде. Месяца четыре назад он выклянчил,
выписал и установил на надстройке скорострельный пулемет, в качестве
дополнительного аргумента для противодействия интригам. Штатскому
капитану не полагалось, по действующим правилам, командовать столь
вооруженным пароходом. Судно приобрело очень военный вид. Командир
похвастался, что оборудовал артпогреб для хранения боезапаса пулемета
и пары допотопных пистолетов ТТ. Иногда, он любовно называл это
помещение арсеналом.
На судне должности старпома не было, но был помощник - лейтенант,
отвечавший на все обращения к нему и вопросы следующим образом:
- Простите, я трехгодичник, будьте любезны обратиться к боцману.
Командир этого лейтенанта получил в качестве нагрузки - неизбежного
приложения к пулемету и собирался со временем им заняться в спокойной,
не наталкивающей на дурные мысли, обстановке.
* * *
В результате активной работы аппаратуры за месяц с гаком накопилась
огромная гора всяких распечаток и графиков, которые я начал систематизировать
и готовить для отчета. Это потребовало определенной сосредоточенности,
достичь которой никак не удавалось. Случайно я наткнулся на курительную
трубку, разгребая свое барахло. К моему удивлению, сохранилась и
пачка «Моряка». Видать, я забыл про нее раздавая свои запасы. Негативные
воспоминания притупились и я с удовольствием подымил трубкой, найдя
решение одной из проблем, как мне тогда представлялось, под влиянием
никотина. На запах явился флажок, потребовавший поделиться дымом.
Табачные запасы у корабельных курильщиков подходили к концу.
В ходе очередной заправки водой и топливом нам перекинули мешок
с почтой, но табака нашлось всего - ничего. Оказалось в почте письмишко
и для меня. Послание было от старого приятеля и сослуживца каплея
Дениса Силина. Начиналось письмо просто и элегантно: «Привет! Не
злись». Из дальнейшего повествования следовало, что после возвращения
из своей очередной экспедиции Денис не досчитался одного изделия
под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ».
- « Наверняка мичмана в гараж уперли», - сообщал он, и ставил меня
в совершенно дурацкое положение: «Я включил уже эту хренотень в
перечень вывезенной тобой аппаратуры. Поставил росчерк за тебя очень
похоже. Прости. Постарайся как-нибудь ее списать на шторм и прочее.
Иначе, раздадут кучу фитилей сверху донизу. Изделие на матучете.
С меня - банкет. Мысленно с тобой. Сид».
После троекратного прочтения письма осталось много вопросов. Во-первых,
что это за изделие с таким хитрым зашифрованным названием? Ничего
подобного вспомнить не удавалось. Во-вторых, какая польза от него
мичманам в гаражах? В-третьих, где взять шторм? Мы уже больше месяца
искали бури для штормовых испытаний приборов, но, как назло, вокруг
покой и штиль.
- Не нравятся мне эти нули в начале индекса, - сказал флажок, прочитав
текст, - похоже, что штука шибко секретная. Случись чего - по головке
не погладят. Такую глюковину мало волной за борт скинуть, надо -
вообще по ветру пепел ее развеять.
Я попытался уверить Андрея, что ничего секретного Денису доверить
не могли по причине его природного разгильдяйства. Сам я, однако,
в этом был не слишком уверен. После длительных размышлений и обсуждений
мы решили, что выписка из вахтенного журнала должна свидетельствовать
о полной деформации, сорванного с креплений в штормовой обстановке,
изделия. В обязательном порядке надлежало сделать запись о его разрушении
и разрыве на отдельные части с затоплением бесформенных обломков
в забортном пространстве на километровой глубине.
- Все бы Вам в мой журнал какую-нибудь белиберду записывать, -
произнес командир, не слишком высоко оценив наше творчество, - вон,
в прошлом году отвозил я с эскадры группу ответственных работников
из промышленности, кажется - из Минсудпрома. Вот у них, как в моем
журнале справедливо зафиксировано, волна пять комплектов мехового
обмундирования смыла. Гляньте, а! Мне теперь в любую погоду не страшно
на крыло выходить. - Командир потряс перед нами кожаной курткой-канадкой
с овчинной подстежкой.
- Ты нас с ними не ровняй, - обиделся флажок, - не ожидал я от своего
брата-офицера таких слов. Не зря, видать, у тебя в каюте крыса повесилась.
Мы за наваром не гонимся, а Родине служим. Шкуру бы спасти и - слава
Богу. Все пропьем, но Флот не опозорим!
- Ну, вот Вам и шторм, - хитро перевел командир тему разговора в
другую область, рассматривая свежеполученную сводку погоды, - глядите,
шесть часов хода на юго-запад и море - пять баллов, а ветер, тот
и того шибче. Вполне хватит на испытания и прочие Ваши глупости.
На всякий случай я подготовил муляж, который должен был оказаться
за бортом после штормового воздействия. Старый матрац, завернутый
в брезент, был привязан гнилой бечевкой к основанию одной из антенн
на надстройке, имитируя злополучное изделие под таинственным индексом.
Я решил разыграть все по принципам соцреализма.
Свидетели будут настоящие. За штормом мы гонялись еще около суток,
но без толку. По данным метеосводки мы находились в центре возмущений,
а вокруг - только тишь, да гладь.
- Ладно, - сказал командир, - возьму грех на душу, запишу волнение
моря, как захотите. А сколько, кстати, Вам надо?
Пока флажок торговался с командиром, накручивая баллы, я полез
к антенне отрывать веревку для отправки за борт муляжика. Надежда,
что он сам, наконец, свалится уже растаяла. Когда я надрезал бечевку,
собираясь отпустить «липу» в свободное плаванье, пришла Большая
Волна. Она была настолько велика, что закрыла сначала собой весь
горизонт и, казалось, застыла над нами, неторопливо заслоняя и заполняя
все огромное безоблачное голубое небо. Стало тихо, словно и звук
оказался поглощен волной. Потом, она свалилась на нас.
- Ой!!! - мелькнула короткая мысль.
Обнаружил я себя, сидящим на палубе, метрах в пятнадцати от исходной
точки, мокрым и здорово помятым. Руки, вывернутые в неудобное положение,
крепко сжимали леерную стойку.
Разжать пальцы я не мог. Не помог и подоспевший через четверть часа
Андрей с помощниками. Освободился я от стойки только после приема
внутрь универсального релаксирующего средства типа «шило». Надо
сказать, что и нашли меня около кормового ограждения не сразу. Вообще-то
и не искали, а случайно натолкнулись. Вахтенный клялся, что видел
своими глазами, как я взлетел на гребень волны и исчез из зоны обзора.
Еле удалось его убедить, что это было пресловутое изделие с двумя
нулями, а вовсе не мое тело. Увидев меня, он потыркал пальцем в
мой живот, проверяя плотность иллюзий, и осенил всех окружающих
крестным знамением. В вахтенный журнал записали ранее подготовленную
легенду об утрате изделия. Как ни странно, этим, да еще перебитой
посудой на камбузе, ущерб от удара волны ограничился. Общее количество
ушибов у членов команды не дотянуло и до дюжины, включая четыре
моих синяка. Наша аппаратура испытания выдержала.
После этих будоражащих событий я снова начал курить, хотя курево,
собственно, у всех на судне уже почти совсем закончилось.
В один из дней, когда мы получили добро на возвращение в базу,
мне не досталось ни одной затяжки. Уши распухли. Я уже в который
раз все перерыл в поисках бутылки с бычками, но ничего не обнаружил.
Куда она могла исчезнуть? Неожиданно из памяти выскочила картинка:
«В самом начале похода я лежу на койке в каюте и закуриваю сигарету.
Неожиданно раздается стук в дверь. Вестовой приглашает меня к командиру.
Я тушу сигарету, почему-то, не найдя более подходящего места, запихиваю
ее в щелку между двумя листами декоративной обшивки и спешу на мостик».
Чем глубже я погружался в свои воспоминания, тем крупнее мне казался
засунутый за обшивку окурок. Когда я взялся за отвертку, чтоб до
него добраться, он, в моей памяти, еще немного подрос, превышая
по длине целую сигарету раза в полтора. Вывернул я ровным счетом
пятьдесят два шурупа, что позволило снять панель каютной обшивки
и проникнуть в пространство, заполненное трубопроводами, кабелями,
коробами и прочей начинкой. С каждым новым вывернутым шурупом надежда
на предстоящий перекур росла и переходила в уверенность. Крах иллюзий
был почти катастрофичен. Ничего, похожего на сигарету, ни табачинки.
А вот следы крысиной жизнедеятельности имелись в наличии и весьма
обильные. Точно, решил я. Крысы, эти гнусные твари, сожрали мой
окурок. С мыслями о страшной мести грызунам я отправился в кают-компанию,
где видел в буфете коробку с крысиной отравой. Там мне повезло.
Я застал грузинских кулинаров за вскрытием небольшой деревянной
коробочки, содержимое которой составляла дюжина толстенных сигар.
Это был подарок кубинских моряков - соратников по борьбе с империализмом,
запрятанный горцами еще с позапрошлого похода, памятного братанием
с экипажем корабля - посланца Острова Свободы. В обмен на страшную
клятву о неразглашении тайны, я получил три здоровенные сигары и,
забыв вздорные мысли о ядах, поспешил в свою каюту. Когда я, периодически
надрываясь от кашля, с сигарой в зубах закручивал шурупы, восстанавливая
обшивку, моя нога скользнула в проем за стенку рундука. Раздался
стук и оттуда выкатилась бутылка из под шампанского, содержащая
пару десятков весьма ароматных бычков. Я был счастлив. До возвращения
в базу оставалось только пройти проливы и Черное море наискосок.
* * *
Собираясь после похода в отпуск, я быстренько сдал все отчеты и
аппаратуру, совсем было забыв про изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ».
Но мне про него напомнил наш техник-комплектатор.
- А где рельса? - спросил он, просматривая расписки, акты и упаковки
приборов.
- Какая рельса? - задал я встречный вопрос и тут до меня дошло.
Рельсой мы называли огромный стальной профиль-станину, предназначенный
для установки и крепления на нем всяких объективов, линз, прицелов
и прочего добра для измерений высокой точности. По весу, размерам
и внешнему виду эта штука мало отличалась от железнодорожного рельса.
В начале индекса были вовсе не угрожающие нули, а две буквы «О».
Теперь, я мог расшифровать таинственную аббревиатуру: - Оптическая
ось - длина 2700 миллиметров -усиленного типа - производство экспериментального
завода.
Стало понятно подозрение Сида о возможном применении мичманами
этого изделия в гараже. Действительно, чем не перекрытие над воротами
под укладку бетонных плит? Я достал из-за пазухи выписку из вахтенного
журнала, перечитал ее и мне стало неуютно. Невозможно было себе
представить силу, способную так истерзать и изорвать трехметровую
железяку, разве что - ядерный взрыв, и то, - только в эпицентре.
- Волной смыло, - сказал я, отдавая бумажку и постукивая по колену
потухшей трубкой, - штормило.
Техник, прочитав текст, испуганно попытался поймать мой взгляд.
Я сосредоточился и с выражением лица побитого судьбой, но живучего
и еще грозного пирата произнес:
- На Флоте бабочек не ловят!
* * *
Изделие под индексом «ОО-2700-у-ЭЗ» успешно списали с материального
учета. Возможно, что никто не вникал в существо доставленной мной
бумаги. Печати и подписи были на месте и сомнений не вызывали. Была
и еще одна причина не слишком-то копаться в тонкостях. Как мне по
секрету сообщили, при изготовлении рельсины на нашем заводике на
нее ошибочно или злокозненно записали трудозатраты, достаточные
для строительства небольшого корабля. Изделие по учету числилось
если не золотым, то, уж точно, - серебряным. Все были рады спрятать
концы в воду, особенно - в морскую.
* * *
С тех пор прошло двадцать лет и я решительно бросил курить, всерьез
Постоянный
адрес в Интернет: http://www.litcafe.narod.ru/prose/novells/litovkin/lit006.html
© Литовкин Сергей,
2002 год.
Обсудить
на форуме >>>
litcafe@narod.ru
|
