Успеется

За окном третий день стоял смог. Под Москвой горели торфяники, и никто не мог с этим ничего поделать. Горят себе и горят. В прошлом году их потушили лишь осенние дожди. В этот раз тоже, скорее всего, только на них надежда.
Духота, но окна не открыть - сразу запах гари заполняет всю комнату, доводя до слез глаза и заставляя всех домочадцев подкашливать, словно чахоточных.
- Может быть, всё-таки проглотишь? - попросила Виктора Павловича жена, пододвигая небольшой поднос с чашкой, наполовину наполненной водой. Рядом с ней стояло блюдце, на котором, словно личинки насекомых, лежали разноцветные таблетки.
- Не буду.
- Ну, почему?
- Сейчас ещё рано, Надюшь. Ну, правда, нет необходимости. Я знаю.
- Что ты знаешь? А врачи? Врачи не знают?
- Нет, конечно. Кто лучше всего знает своё хозяйство, как не сам хозяин?
- Хозяин! - передразнила его Надежда Степановна. - Вот лишишься всего своего "хозяйства" - будешь знать!
- Это вы все лишитесь. Я-то что….
- Вот, вот… Опять всё о себе.
- Да, ладно, не волнуйся ты так. Когда без них будет уже невмоготу - тогда, конечно, начну глотать все подряд, обещаю. И всё будет хорошо. Но только тогда, понимаешь? А так… Организм постепенно привыкнет и не будет от них никакого толка, когда действительно без них не смогу.
- Ну, как знаешь. А я бы на твоем месте принимала все, что врачи выписывают. Знаешь, с каким сердцем я каждый раз возвращаюсь из магазина? Всё смотрю издалека: нет ли "Скорой" у подъезда. Вот увезут тебя без меня, ты и собраться как следует не сумеешь. Думаешь, нравится им через день к тебе мотаться? Уж сколько раз предлагали больницу? Сам же отнекиваешься.
- И правильно делаю. Там я совсем загнусь. Климат там не живительный, совсем не живительный.
- Какой ещё климат? - вмешался в разговор Петр. - Ты, папусик, уже чего-то того, заговариваешься. Живительное - это пиво "Очаковао", а не климат.
- А-а, - парировал Виктор Павлович. - А "Пикадор" - это кетчуп, так, что ли?
- Ну, если чувство юмора еще есть, да и память в наличии - проживет еще сто лет, - подвел итог своего беглого осмотра сын и потрепал за плечи мать. - Все образуется. Он у нас ещё ого-го!
- Ну, что тут образуется? Не хочет таблетки свои глотать, хоть тресни! Ты хоть ему скажи!
- Все образуется, - чуть ли не хором пропели отец с сыном.
- Только, конечно, постепенно, - добавил Петр.
- Верно мыслишь, сына - подтвердил Виктор Павлович.
- Да, ну вас, - махнула рукой Надежда Степановна и ушла на кухню.
Петр убежал по своим делам и Виктор Павлович, не без удовлетворения отметивший, что продолжения дискуссии по поводу его здоровья в ближайшее время не предвидится, с удовольствием закрыл глаза. Из кухни некоторое время раздавался звон посуды, затем в комнату дошли запахи грибного супа и жареной картошки.
- Я ненадолго в магазин, за луком, - бросила на ходу Надежда Степановна, одевая куртку. Не вставай: всё на маленьком огне. Я - мигом.
Лязгнул замок. Наступила тишина.
Виктор Павлович встал, взял из книжного шкафа альбом старых фотографий. Здесь было всё. Можно сказать, вся жизнь в стоп-кадрах. Вот он с красным галстуком и нелепым огромным барабаном наперевес идет по какой-то улице в первом ряду отряда из таких же сорванцов. А здесь уже у санитарного вагона, как раз после тифа, где-то недалеко от передовой. А это свадьба. Все молодые, в глазах хмельные огоньки. Половины уже с этой фотографии нет. Почти ежегодно жёны старых друзей и знакомых звонят с траурными новостями. В начале Виктор Павлович обязательно ходил прощаться, говорил о людях, которые все еще оставались в его памяти живыми. Вспоминал, что ещё хотели они сделать, что не успели в этой жизни.
Года два назад на одних поминках ему стало плохо самому, будто друг позвал за собой. Откачали, поставив романтический, но неутешительный диагноз: мерцательная аритмия. То есть, можно ещё немного померцать, конечно. Но осторожно. А если не будете осторожничать - померкнет все вокруг, и уже ваша жена будет названивать по списку, повторяя раз за разом свою траурную новость.
В конце альбома осталось несколько пустых листов. Сюда он ставил лишь "избранные фотки". Остальные были в других альбомах, посвященных целиком тем или иным поездкам. Большое количество фотографий так и не были удостоены быть помещенными в альбомы - ютились по надписанным пакетам в двух больших коробках. Он часто перебирал этих "кандидатов в сборную", но все никак не мог остановить свой выбор. Поэтому десяток последних страниц так и оставались пустыми.
"Может быть, вставить парочку этих, - размышлял он, - здесь он празднует защиту своей кандидатской". После неё можно было сразу пойти на докторскую. Материала было достаточно. И тема перспективная, по ней потом человек пять защитилось, стали профессорами. Правда, еще года три-четыре ушло бы на обработку материала, компоновку, завершение, оформление документов. Но что это три-четыре года, когда впереди была целая жизнь? Уговорил себя повременить, отдохнуть от бумажной работы. Да и одно дело - кандидатская, за неё никому не бывает стыдно. А вот с докторской… Высовываться было принято только после двух-трех монографий, не меньше. Гуманитарии - народ слово обильный.
Потом эти докторские пошли у молодых как из рога изобилия. И стало как-то неудобно на шестом десятке вновь окунаться в этот механизм доказывания "кто есть кто".
А вот он что-то объясняет актерам. Наверное, то, что же он хотел сказать главное в своем тексте сценария. Так сказать, между строк. Фильм получился средний. Но для первой попытки вполне сносный. Были и ещё предложения написать сценарии по нескольким другим его повестям. Но все время, то чего-то отвлекало от работы над сценариями, то уже написанные сценарии казались недостойными экранизации и, как гоголевские "Мертвые души" находили свой последний приют в дачной буржуйке. Каждый раз казалось, что нужно время, чтобы вещь "отлежалась" и "созрела" действительно во что-то такое, за что уже никогда не будет стыдно.
А здесь он с Татьяной. Когда-то вместе учились, он даже начинал ухаживать. Потом, уже не вспомнить причины, разбежались и завели свои семьи. У обоих из этих затей получилось несколько не то, на что надеялись, но уже пошли дети. "Да, какие наши годы! - решили они. - Пусть дети спокойно вырастут, неполных семей и так в стране пруд пруди. А как выросли дети - пошли внуки. Ну, какие теперь из них молодожены? Народ смешить?"
Дети, внуки. Может, их всех сюда вставить? Впрочем, у них своя жизнь, свои альбомы. Все и так в групповых снимках то тут, то там появлялись. Достаточно.
"Трим-трям", - прозвенело в домофоне. Это означало, что жена уже вошла в подъезд и скоро прибудет на ужасно медлительном, скрипучем и вонючем лифте.
Виктор Павлович попытался встать, чтобы поставить на место альбом, но острая, режущая напополам сердце боль, заставила его отказаться от этой мысли. Он начал массажировать себе грудину, надеясь, что боль утихнет, но она все не проходила. Сердце сжалось в комок, как бы готовясь к схватке с невидимым врагом. Ему нужна была энергия и оно взяло её у рук, ног, глаз. Комната поплыла и Виктор Павлович с трудом, трясущимся, как у старого деда, пальцем, набрал "03".

Бригада, состоявшая из бодренького толстячка кардио-реаниматора и сестры, приехали минут через двадцать, как раз вошли вместе с запыхавшейся женой. Виктор Павлович попытался было что-то объяснить, но губы свело, они стали непослушными и какими-то неживыми, как будто после укола-заморозки перед удалением зуба. Оставалось лишь чему-то виновато улыбаться и держать правую руку на груди, как бы напоминая на всякий случай всем, где оно, это сердце. Бодрячок-толстячок измерил давление, что-то вколол в руку и сказал, что надо немного подлечиться стационарно, что все живое и даже неживое время от времени нуждается в ремонте и профилактике. С неживым у него получилось как-то не к месту, неуклюже, вроде солдатской шутки. Он это заметил и, чтобы как-то сгладить неловкость, начал также не к месту острить, рассказывая анекдоты из серии: "Доктор, я к вам…"
Виктор Павлович уже сидел на кровати, и жена помогала ему одеться. Сумка с самым необходимым уже не первый месяц стояла в шкафу. Оставалось только взять её и нести в "Скорую".
В машине Надежда Степановна взяла левую руку мужа, и так они поехали, ни о чем не говоря.
Начался дождь. "Наконец-то, - подумали в машине, - возможно, он затушит эти торфяники и дышать станет лучше". "Скорая" ехала словно сквозь огромный фонтан, разрезая, словно катер, водную гладь мостовой. Дворники, равномерно поскрипывая, то показывали дорогу, то вновь, не успевая за вновь налетевшими каплями, ложились в сторону отдохнуть.

Через неделю Виктора Павловича не стало. Сосед по палате сказал, что умер он утром, потянувшись к тумбочке за лекарством, но пальцы так и не успели бросить в рот положенные в этом случае несколько разноцветных ампул и таблеток. На поминках, как полагается, много говорили о том, каким он был деятельным и отзывчивым человеком, как много успел в своей жизни. Если бы он мог слышать, то наверняка бы подумал: как мало все-таки о нас знают даже самые близкие люди.