Глава 1 - 2  -   Глава 3 - 4  -   Глава 5 - 6  -   Глава 7 - 8

ГЛАВА ПЯТАЯ

“Не ревнуй злодеям,не завидуй

делающим беззаконие,ибо они как трава,

скоро будут подкошены...”

Пс.,36,1.

Выйдя с похвальным листом из училища, Сосо (уже Коба среди товарищей) не боялся своей головы, своего ума, но пове-дение его среди учащих,то-есть,учителей,попрежнему было при-мерным и показательным.Тяжелое это дело в голове иметь одно,а поведения быть другого. Даже если очень захотеть,-не каждому дано. А тем более юноше пятнадцати лет. В это время мыслей казалось бы никаких. То-есть ,они конечно есть,но еще детские, а не серьезные, еще взятые из учебников да навеянные строгими голосами учителей да наставников.

Но не тут-то было.Коба имел свое мнение обо всем про-исходящем. И это мнение было твердым. Такая форма внут-реннего резонерства свойственна обычно детям из интелли-гентских кругов, где обучаются даже и музыке. И в совершенстве с детства изучают там всякие языки. Но здесь дело совсем другое. Совсем иное. Здесь горец-герой встал в душе юноши,но не мужа,встал во весь рост и навсегда.Встал во всей своей народной простоте. От бесприютной домашней забитости и внутреннего упорства и сопротивления, обеспеченного строптивой кровью пращуров, от симптомов лютой ненависти,пережитой в результате инфекционной болезни, возникло чувство внутренней правды, которая изначально всегда проста.И поэтому он,Коба,как носитель этой правды является ее выразителем. И будет выра-зителем такой правды до конца своих дней. Эта “правда” должна была найти выход из него самого. Она должна была излиться на окружающих. Которые способны были ее постигнуть.Те,кто не понял “его правды”-все без исключения его враги. Хотя этого они еще пока и сами не знают. Поэтому пока они еще могут быть его друзьями. Но обстоятельства жизни все поставят на место. И это важно. Потому что правильно. И душа юноши, имеющего такие установки, становится кремнистой и не податливой. Предсто-ящие суровые обстоятельства жизни, только отверждают ее для принятия будущих единственно правильных решений,про которые говорят:”Его ведет Судьба”.Но судьба ли?

В Тифлисе духовная семинария не поразила Кобу своим убожеством. Да и как поразить. Если более бедной была их комната в Гори. Да и горийское духовное училище не блистало чистотой комнат.И запахи постных блюд настраивали желудки на иное восприятие пищи, чем пища духовная.

Учились за страх, а совесть оставляли про запас. Если пот-ребуется. На всякий случай. Однако о таких случаях история умалчивает. Главное Кеке уже не было рядом. И его уже не могли смущать ее молящие глаза с явным и бесконечным стра-данием, смотревшими на него. А это уже была воля. Последние начала, связывавшие его с домом, с правилами поведения грузин-ского родства, рассеялись как дым в атмосфере на половину взрослых и развитых ребят, панически боявшихся только верста-ния в солдаты.

Ученики находились на полном обеспечении семинарии. И подчинялись круглосуточно его распорядку. Редко кто из учеником ходил по помещениям в одиночку. Принцип “стаи” поощрялся самими условиями жизни семинаристов. Это был своего рода принцип “коллективного руководства”. Своя небольшая стая проверенных и преданных Кобе семинаристов у него уже была. “Второй Сосо”,Капанадзе и Гоги вместе с Кобой поступили в тифлисскую семинарию.

Когда семинарские монахи оставляли учащихся без присмот-ра, серые классы, грязные окна семинарских комнат сотрясались от стона голосов полных энергии и задора. Появление нед-ремлющего ока свирепого инспектора монаха Абашидзе прев-ращало весь этот зверинец молодых павианов в немую груду дурно пахнущих тел, внимающих гипнотическим пассам своего удава.

Удав был неповоротлив, но зол, холоден и бесстрашен. При необходимости пускал в дело кулаки. Или избивал жертву до полусмерти в своем кабинете. Откуда не раз и не два слышались душераздирающие крики его несчастных. Он запретил публичное истязание другим учащим семинарии. И меру наказания и способ его исполнения взял на себя.

-Господь простит,-была его обычная фраза.

-Кого Господь любит, того и наказует, - добавлял он любезно.

И методично и садистски наказывал семинариста, обладая недюженной силой и громадной властью в стенах семинарии.

Бутырский по сравнению с ним был разве что ангел, спус-тившийся с небес для проповеди слова Господня среди учащихся тифлисской семинарии.

В семинарских комнатах было душно, когда на улицах города было прохладно. В семинарских комнатах была настоящая под-вальная холодина, когда на улицах пели птицы, дул ветерок и стояло сияние земного цветения, способного растопить алкание и злобу.

Прежде всего семинаристы делились по кастовости на мест-ных, тифлисских, и прочий сброд, появившийся из других городов Грузии, где были духовные училища. Местные смотрели презрительно на прочий сброд. А “сброд” отвечал местным тем же, добавляя к своей ненависти еще и крепкие русские выра-жения, которые без особого труда усваиваются всеми почему-то иноязычным, не русским населением.

Удивителен русский язык.”Он и всесильный, и могучий ,и прекрасный”,он являет твердость и ласковость всех языков:от итальянского,французского до немецкого, но он обладает такой мощью лексики от “матери” и от “отца”, которой не обладает никакой другой язык в мире. Эта удивительно душистая помесь существительных,прилагательных и глаголов вместе,то-есть пред-метов,их качеств и действий в одном лице есть язык,почему-то понимаемый скотиной. Наверное,от страха за свою собственную жизнь. Которая коротка.

Эта душистая лексика страха и скотского содержания в стенах семинарских классов, спален и даже самой святыни, пахнущей постной кашей и несвежей жареной рыбой,-семи-нарской столовой, не говоря уже о храме, где запах ладана смешивался с самой бедностью в ее неприкрытом виде, прони-зывала весь смысл содержания семинариста.

Старшие дежурные, старшие спальные...,старшие над млад-шими, учащие на учащимися -сложная иерархия внтурисеми-нарских отношений заключалась в подсматривании, подслуши-вании,слежке гласной и негласной. Эта была система, унаследо-ванная от старой бурсы и смягченная успехами цивилизации русского языка на литературном поприще.

Существовала как бы забота о подрастающем поколении бу-дущих священослужителей. И как бы такой заботы и не сущест-вовало. Существовали как бы благие намерения. И как бы эти благие намерения рассыпались впрах от совместного бессилия преодолеть трудности жизни текущего момента, который всегда оставался быстро текущим, никогда не останавливался,но в своей занудности, бестолковости и беспринципности делать “хорошо”, а получается всегда почему-то “плохо”, все эти благие намерения и составляли смысл безалаберной жизни семинарии. То-есть от-сутствие смысла пребывания в ней.

Хотя смысл-то на самом деле был. В результате окончания такой семинарии и получения через шесть лет, по окончании бо-гословского курса, новых возможностей в жизни.

Шагание по лестнице жизни...По ступеням должностей,кото-рые, хотя и редко, но открывались перед убогим сословием из деревень и весей. И многие находили в этом свое призвание. Многие, но не Коба. У этого был свой мир ценностей, возни-кавших в его зрении в форме действий и представлений, в которых учеба уже не являлась чем-то необходимым и само собой разумеющимся. Чем проще и яснее, тем лучше и дальше. Чем дальше, тем проще. Чем проще, тем ближе к правде. А “правда” выписывадась в его сердце как русский колобок. Но, который и от лисицы уйдет. И в воде не утонет. И в огне не сгорит.

Училищные инструкции требовали распорядка работы для учащихся. А распорядок всегда бюрократия. То-есть такое сос-тояние дела, когда дело должно делать, но при определенных обстоятельствах можно его и не делать. Старшие спальные должны внимательно следить за порядком в спальнях семи-наристов,помогать тем кто лишь недавно переступил порог семинарии. Но это дело можно поставить и на практичекую ногу. Что и делали спальные. Они не только заставляли застилать постели за себя. Но и по многу раз до прихода дежурного, выделяемого из монашествующей братии, издевались над новичками,требуя от них многократного перестилания постели. Такой порядок вещей считался естественным и не под-вергался сомнению в его справедливости. К слову надо сказать,что Коба на втором году обучения назначенный спаль-ным дежурным так сумел организовать это дело,что за счи-танные секунды все самостоятельно быстро и красиво застилали свои постели. Что вызывало восхищение даже у дежурных монахов из преподавателей. От исполнителей не требовалось никаких подношений Кобе. А только честное и беспрекословное подчинение и не только,когда он исполнял свою семинарскую должность. А, вообще, когда он того требовал. Эта удивительная способность Кобы захватывать силу и волю окружающих его семинаристов, превращая их в колесики и винтики исполнения “общественных поручений”, а вовсе не поручений самого Кобы, как считали окружающие, прославила его в семинарии уже в первый год обучения. И он стал известен даже самому свирепому Абашидзе. Который с этих пор внимательно, злорадно и подоз-рительно стал, не глядя на самого Кобу, приглядываться к долговязому семинаристу.

Что же касается самого Кобы,то он превратил бюрократи-ческие замашки семинаристов в своего рода коллективное вы-полнение семинаристами механических операций. О которых теперь они даже и не задумывались. Они просто делали. И это был процесс бездумного исполнения. Автоматизм, спасавший многих от выполнения кучи мелких обязательств перед “стар-шими” . Они уже не платили им “дани” в форме завтраков, обедов,булок,кусков колбасы и других видов подачек,искони су-ществовавших в семинарии.

Такое положение дела не могло пройти бесследно для самого Кобы. Налаживание им “производства поведения” семинаристов между занятиями вызвало кучу негодования среди старших по курсу. Мнения разделились. “Меньшинство” было за Кобу. А терявшее дармовые завтраки и обеды составили большинство. Так возникла “большая склока”. Которая и была доведена до сведения Кобы в форме “черной метки”-продолговатой бумаж-ки,окрашенной в черный цвет и означавшей скорую физическую расплату за нарушение неписаных законов семинарии. Коба как и всегда ответил на такое внимание “старших” презрительной улыбкой и виртуозными ругательствами в полголоса. Он уже давно понял,что дело не в “истине”, но “правде” . А “правда” -это победа и торжество над собственными врагами. И они имеют гораздо большую цену,чем какая-то там “истина”.

События развивались молниеносно. На занятиях по “житиям святых”- инспектор Абашидзе,который сам считал себя одним из столпов агиографии,сурово произнес:

-Сильвестр Джибладзе! Рассказывайте житие великомученика Евстафия Плакиды.

Сильвестр Джибладзе был главой “большевиков”против Кобы.

Он считал,что только “чистые грузины”,а “не какие-то осе-тино-грузинские выродки” должны изменять законы семинарии.

Сильвестр числился прекрасным студентом с большим бу-дущим. У него был один, но существенный недостаток для семи-нарии. Он был слишком “чистым грузином”. И слишком часто подчеркивал это свое мнимое превосходство перед другими семи-наристами. Рука об руку с этим недостатком, которое мнилось самим Джибладзе как достоинство, шел второй не менее значительный. Это была вспыльчивость.За которой уже и сам начальник переставал быть начальником. И авторитетов в такой момент у вспылившего Джибладзе уже не было и быть не могло.

Джибладзе начал с места в карьер:

-Великомученик Евстафий по крещении Плакида, бывший военоначальником при императорах Тите и Траяне,творил дела милосердия.

Абашидзе,любивший полные ответы по его предмету и неу-коснительно требовавший исполнения буквы жития сказал:

-Джиблазде! Сегодня 20 сентября. День поминовения кого? Святого! Поэтому как следует говорить?!

-Святой великомученик Евстафий...,снова начал Джибладзе,-...на быстром коне,охотясь на оленя, увидел между его рогами сияющий Крест.И услышал глас:”Зачем ты гонишь меня, Плакида?”

-И Плакида спросил:”Кто Ты,Господи,говорящий со мною?”-добавил Абашидзе.-А что ответил ему олень?

-Я-Исус Христос,Бог,воплотвшийся ради спасения людей и претерпевший вольные страдания и Крестную смерть,- бодро отвечал Джибладзе.

И тут происходит совсем непредвиденное. Семинарст Девда-риани,который перед занятием о чем-то содержательно разгова-ривал с Кобой и учтиво кивал ему головой, а в этом Гогохия мог поклясться со всей определенностью.И который в “большой склоке” принимал участие на стороне Кобы,обратился с вопросом к Абашидзе.

-Господин инспектор! Извините,что я перебиваю ответ семи-нариста Джибладзе. Вы же позволяете задавать вопросы во время своего занятия! У меня вопрос к Джибладзе.

Монах Абашидзе, поощрявший перекрестные вопросы между семинаристами, хмуро кивнул Девдариани.

Девдариани начал официально как это было принято на уро-ках Абашидзе.

-Скажите семинарист Джибладзе,скажите! Святой великому-ченик Евстафий увидел оленя за свои добрые дела как римля-нин? А если бы я сотворил такие же добрые дела как святой великомученик Евстафий? Я бы тоже сподобился чуду?

Девдариани был абхаз. И часто к месту и не к месту под-вергался осмеянию со стороны Джиблазе именно за свое не гру-зинское происхождение.

Но Девдариани знал,что Абашидзе выходец из Сухумского мо-настыря. И гордится своим сухумским прошлым. И он не даст его в обиду. Поэтому так смело задал щекотливый вопрос.

Джибладзе покраснел. Зрачки его глаз расширились. Но будучи крайне убежденным в собственной точке зрения на роль грузинской нации ответил,не учитывая настроения Абашидзе:

- Абхазы не грузины,хотя эллин - грек Ясон и пришел на их земли. Римляне считали себя эллинами и совершили много богоугодных дел. Абхазы не способны творить добрые дела. Они должны смиряться. А там как Богу угодно...

Но только он успел произнести эти слова, весь класс как завороженный смотрел уже не на Джибладзе,а на Абашидзе. Глаза которого налились кровью. Абашидзе стоял возле Джиб-ладзе и уже почти шипел ему в лицо:

-А ты чистый грузин? Ты дрянь! Господь само смирение! Для него все люди равны! А ты - чистый грузин -дрянь! -повторил Абашидзе.

Но в тот самый момент,когда Абашидзе повторял эти слова, ярость охватила Джибладзе. И он что есть силы, со всего размаха ладонью ударяет Абашидзе по лицу.

Класс замер только на секунду. В следующее мгновение Абашидзе,вывернув руку семинаристу уже волок его к себе в кабинет. Где раздавались только удары. И гробовое молчание избиваемого.

Уже на следующий день Джибладзе был исключен с позором из стен учебного заведения. И стал героем в стенах семинарии.

Но что удивительно! “Большая склока “ против Кобы сама собой распалась. И даже “большевики” стали прислушиваться к его, Кобы, советам. А сам Коба среди своих “меньшевиков” говорил грубоватым голосом:

-Эти самые склоки имеют положительную сторону. Они ведут к монолитному руководству.

И действительно, в семинарии больше не образовывалось против Кобы никаких склок. И это было совсем удивительно. А сам Коба среди бывших “большевиков” получил кличку “кинто”.

Что означает плут, циник, способный на все или почти на все человек.

Поскольку уже многие из сподвижников Кобы имели право не только носить усы, но и не брить бороды,то,само собой,такие достижения в области внешних форм лица сопровождались и достойным возлиянием грузинского красного вина в питейных заведениях Тифлиса. Такое самообразование лица семинариста от его природы,с одной стороны,а с другой поднятие собственного авторитета путем принятия от полноты души одного, другого рога красного вина, делало семинаристов сторонниками нерегламенти-руемого чтения светской литературы как способа духовного роста.

Дело в том, что дни семинарии проходили до простого моно-тонно и однообразно. Жизнь проявляла себя вставанием в семь утра. Протухшие кислой капустой и тухлыми яйцами спальни семинаристов являли собой по утрам предел бодрости и моло-дости,с одной стороны, бившей ключом из тел семинаристов,а с другой уныния долготы дня, который нужно посвятить занятиям в классах.

Утренние молитвы читались наскоро под строгим надзором монахов,наблюдавших за семинаристами с глухой безразличной ненавистью.

Чаепитие напоминало мелкий колокольный звон,исходивший от беспрерывного стука металлических кружек о здоровые мо-лодые зубы учащихся с ненавистью вспоминавших о следущем этапе экзекуции - занятиях в классных комнатах.

Коба уже усвоил, что занятие в классных комнатах дело вы-нужденное, но по содержанию тоскливое и бесполезное. Он уже умел писать,читать. И мог научить этому трудному, но интерес-ному занятию других. И мог это сделать без посторонней по-мощи. А все ведь остальное зависело от самого себя. Как ты себя сам образуешь. Ну не слушать же до конца эти бесконечные глупости о Боге, вдалбливаемые в головы учеников суетными преподавателями. Да преподаватели читали свой предмет по книжке, которую можно, если уж очень зохочется, взять в семи-нарской библиотеке. Но хотелось все меньше. То-есть учиться вовсе не хотелось. А хотелось заниматься тем,что было самому интересно.

А интересным становилось то,что было уже за стенами семинарии,куда попасть-то было не просто,то-есть очень трудно. Ведь впереди после классов была снова молитва. А только потом чаще всего постный или с вкушением рыбы обед. По мере того как сами преподаватели-монахи становились более упитанными, а физически слабые семинаристы покидали семинарию для клад-бища, все более привлекали Кобу отлучки из каменного мешка семинарии между тремя и пятью часами. Такие отлучки были позволены уставом семинарии. Затем ворота семинарского общежительного дома закрывались. И начиналась мучительная по своей суетности и унылому однообразию перекличка.

Поэтому как только начинались свободные часы, Коба вместе со своими сторонниками отправлялся по тифлисским питейным заведениям промышлять радостями жизни, коллективным упот-реблением красного сухого вина,которое нравилось ему все больше и больше. Не потому что он любил напиваться. Вовсе нет. Он пил много,не пьянея. Сказывалась внутренняя закваска покойного Безо. Он за Сосо выпил больше,чем следовало теперь выпить его сыну. Да совсем и не это интересовало Кобу. Вино было приятно на вкус,терпко. Совсем другое было интересно. Друзья его напивались,иногда,до положения риз.То-есть,напи-вались по- свински. И было даже очень небеынтересно наблю-дать не только за их поведением в пьяном состоянии, но,главное,за их разговорами. И Кобе это доставляло безгра-ничную внутреннюю радость. Он даже не менялся в лице,если его сподвижник как-то начинал его поучать или ругать. Или вообще высказываться на всякие злободневные темы, в которых его личный авторитет тем или иным путем затрагивался. И на него,этот самый авторитет наносились не слишком уж яркие краски. Или,наоборот, сказители слишком превозносили его достоинства.И в том,и в другом случае он становился весьма, весьма внимательным к оратору,всячески побуждая его к выска-зываниям,высказываниям детски откровенным.

Потому что он чувствовал,он знал и вся его душа трепетала от этого внутреннего знания,что откровенность - это “прямое зло”. Будь то в хорошем или совсем плохом смысле. Если чело-век говорит как он считает правду откровенно или так же от-кровенно лжет. То и другое есть умысел. То-есть-зло! Во время принятия на грудь очередного рога, Коба больше молчал, и в этом он видел еще одно свое преимущество перед другими. Другие говорили. И своим разговором наносили себе прямым или косвенным путем вред. “Во-первых,-размышлял он,-среди семи-наристов присутствуют наушники. Это,во-первых. Во-вторых, говорящий высказывает публично свою точку зрения. И это плохо. Такая точка зрения должна иметь цель. Но,скорее всего, она бесцельна. Потому что подогревается вином и откровенным внутренним состоянием говорящего. А это еще хуже. Она рас-крывает внутреннее содержание говорящего. И если такой гово-рящий его друг, то он может стать и врагом. Если так говорит часто и откровенно.” Поэтому сам Коба вел застольные бесе-ды,если ему самому случалось говорить только в рамках доз-воленного своего рода “цензурой” семинарии. Его высказывания относительно монахов и преподавателей семинарии были всегда продуманы и нейтральны по своему содержанию. Так что у слушающих даже создавалось,иногда,впечатление,что и сам Коба мог быть наушником. Но,конечно,этого не могло быть.Потому что не могло быть никогда.После одной из таких попоек, во вре-мя которой Коба в трактире, вдруг, вновь встретился за столом с Сильвестром Джибладзе,который,хотя и был вышиблен за оп-леуху Абашидзе из семинарии,но находился в Тифлисе,после та-кой попойки Коба кое-что для себя понял. А понял он то,что с Джибладзе нужно дружить. Он за стенами семинарии. Он ему не соперник. Но его ребята тянутся к этому герою от семинарии. Ну не каждый же ухитряется дать оплеуху инспектору! Поэтому он герой. Но этот герой возглавлял “большевиков” против Кобы. Теперь для них он никто. Но для Кобы может быть полезен. Но полезным он может стать только в том случае, если Коба станет называть его “как бы учителем”. При этом “как бы” можно иног-да, только иногда, опускать. И тогда можно будет понять,что представляют собой новые друзья Джибладзе: Ной Джардония и Николай Чхеидзе. Которые и деньги имеют на посещение вин-ных погребов Тифлиса,а они,как говорят,получают эти деньги из кассы рабочих железнодорожных мастерских от слесаря Кали-нина. У рабочих, несмотря на их бедность, денег много больше, чем у семинаристов. Если они дают,а не берут деньги,значит деньги у них еще есть. А друзья Кобы любят деньги. Для Кобы же они зло. Но без денег не бывает коллектива.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

“Надеющиеся на силы свои

и хвалящиеся множеством богатства своего!

человек никак не искупит брата своего...”

Пс., 48, 7-8

-Господин инспектор, господин инспектор,- в кабинет инс-пектора Абашидзе просунулась голова семинариста Аркомеда.-Господин инспектор,позвольте довести до вашего сведения.

Фигура Тодеса Аркомеда уже полностью явилась глазам инс-пектора Абашидзе, образуя собой существо угловато-длинного роста с вытянутым крючковатым носом, лежащим почти на верхней губе, вывернутой в направлении этого самого лезвие-подобного носа. Глаза Аркомеда были встревоженно-круглыми и настолько выпуклыми,что казались помещающимися на тонких ниточках.Ну как у таракана. Вся фигура Аркомеда являла собой угодливость и послушание в высшей степени пластичности этих двух свойств.

Абашидзе не долюбливал Аркомеда, но как и всех наушников семинарии поощрял вниманием и разрешал им по их первому поползновению являться к нему в кабинет.

Вот и на этот раз инспектор, занятый рассмотрением предла-гаемого старшим начальством уменьшения сметы содержания се-минарии,тем не менее отложил бумаги в сторону. Его громадные кисти рук,кулаками которых он увесисто обрабатывал непос-лушных семинаристов уперлись в столешницу,и он почти с улыбкой, достойной пьяницы и бродяги, сказал:

- Раз вошли,Аркомед,значит вам этого хотелось.Значит у вас есть дело. Повод. Выкладывайте.Что у вас?

- Инспектор,я к вам по важному делу.Вы же знаете как я всегда внимателен на ваших лекциях.Вот и в этот раз я вас внимательно слушал.Но я вовсе не об этом хотел сказать. Я о другом. Ну, вот значит. Слушаю я вас внимательно. А сам краем глаза,извините конечно меня за такое безобразие, вижу через плечо соседа, что делает Джугашвили. Джугашвили,вы знаете,так раньше хорошо учился. А теперь все хуже и хуже. Ну вы об этом, господин инспектор, конечно знаете. Да как не знать. Вы, господин инспектор,как говорится,всех нас как через увеличи-тельное стекло видите. И это правильно. Потому что вы очень умный. Такой ум, господин инспектор, вам сам Господь дал. Так вот. Смотрю, значит я,что делает Джугашвили. А мне все видно. А он пишет записку.Это когда вы нам всем житие преподобного Саввы рассказываете. Представляете себе. Пишет. Что такое он пишет. Я думаю. А сам вас все равно внимательно слушаю. Внимательно вас слушаю, господин инспектор.

А Джгушвили пишет. Пишет на грузинском языке запис-ку.”Кому пишет? И о чем пишет?”-думаю я. Туда-сюда. Хочу по пристальней взглянуть. Но не все удается рассмотреть. А хочется, чтобы вам все по порядку рассказать. И вот,наконец, я понимаю,что он там такое пишет. О журнале.

- О журнале?-эхом с мгновенным вниманием опытной гончей собаки произносит Абашидзе.

Почувствовав к себе неподдельный интерес инспектора, Ар-комед уже не торопится и начинает излагать материал, плавно грассируя словами. Это обычно с ним происходит тогда, когда все что он говорит ему необычайно нравится.

-Избави Бог, я всегда очень скромен и ничего худого ни о ком не могу сказать как только правду. И в этот раз вижу точно. Пишет о журнале. Что экземпляр его следует передать. А вот кому передать? Я этого не понял, господин инспектор. Я уж и так и этак примащивался. Даже боялся,что вы заметите мое не совсем хорошее поведение. Я боялся. Но это еще не все. Это еще полбеды. Джугашвили дальше писал. Писал,что он, ослепни тот кто неправедно любит подсматривать, уже отредактировал второй экземпляр журнала.

- Постой,постой! Так что же они там.... Джугашвили издает журнал что ли ? Ты случаем не рехнулся Аркомед? Ты понима-ешь,что говоришь?

-Можете смеяться надо мной, можете по мне кулаками бить. Но точно так. Говорю вам как на причастии. Джугашвили издает журнал. Я лучше яд приму. Но всю правду вам, господин инс-пектор, как на духу расскажу. Как только занятия окончились и началась церковная служба, то я точно видел, что Джугашви-ли,притаившись в рядах во время службы, сначала читал,а затем передавал,умеючи незаметно,по рукам, этот самый журнал. Я точно видел,что он на грузинском языке.Вы знаете,если я что захочу,то всегда добьюсь. Поэтому после службы я втерся к тем, кому передал журнал Джугашвили. Это был семинарист Цулу-кизде. Жизнь в семинарии,скажу я вам,хорошая школа,которую всем настоящим людям нужно пройти. И все делается тихо, незаметно.Читают там запрещенного Толстого,Писарева...Я хоро-шо запомнил слово,которое они произносили. То-есть, Джуга-швили говорил: “конспирация”.А “конспирация”-это когда неза-метно все делается,тайно.Но не должно же быть никаких тайн от вас,господин инспектор. А они... все скрывают от вас. У них все секреты,все секреты...Нет....Это надо понять,это надо почувст-вовать, это надо пробыть на моем месте, чтобы, страшно подумать, как мне это их удалось выследить. Вот и все,господин инспектор.

- Очень хорошо Аркомед ,что вы своевременно мне обо всем этом происшествии доложили. Никому только об этом больше уже не расссказывайте. Дальше я сам всем остальным займусь. И сделаю выводы. А вам я дам отпуск домой на несколько дней за ваше хорошее обучение.

-Мне хорошо, господин инспектор- я сирота. Но у меня на примете есть девушка. И перед рукоположением во священника я хотел бы побывать в ее семье. С тех пор как я себя помню в семинарии, я в таком почете никогда не был как сейчас. Такое громадное ко мне внимание от вас, господин инспектор. Я всегда читаю заздравную молитву и утром, и вечером по вас. Мне хорошо-я сирота. Но должен заботиться о своей будущей семье, господин инспектор. А денег не хватает.

-Вот и хорошо. Сейчас пойдешь и пригласишь ко мне зайти эконома Мгеладзе. Я скажу ему,чтобы тебя поощрили денежной премией на время отпуска. Поскольку у тебя здоровье неважное. И ты вообще сирота. И с тобой, иногда,семинаристы обращаются нехорошо. Бьют ногами под столом во время трапезы. И иногда крепко щипают.

-Да,господин инспектор! Кусок за обедом,иногда,в рот не идет как плохо бывает. Бьют ногами. Обзываются. Нехорошими сло-вами. Особенно усредствует Джугашвили. Вы,наверное,не знаете какой у него поганый, совсем поганый язык. Такие слова при-думывает, такое выделывает словами! Что лучше иногда и пинок в зад, но не терпеть такого оскорбления словами. Сколько по вашему я получил затрещин и оплеух от друзей Джугашвили? А их повсюду в семинарии развелось столько... Что и не знаешь, кто тебе друг, а кто враг. А так обзывают,так обзывают... Но не плакать же мне, когда меня называют “Губонос”! Вот так прямо и зовут. А я -сирота,господин инспектор,-заканчивает Аркомед и удаляется из кабинета Абашидзе, пятясь задом и заискивающе улыбаясь.

Когда Автандил Мгеладзе переступил порог кабинета инс-пектора,то Абашидзе встретил его от всей души широкой улыбкой:

- Ну,что же вы, отец эконом,смету так неумело составили,что даже губернатор не решается ее заведомо изменить,чтобы уве-личить наши поступления! Вы этим может быть и улучшаете несколько положение дел. Но явно не в пользу семинарии. А пользу отдельных наших жертвователей, которые часть своих средств вкладывают в карманы учащих самой семинарии. Я,наде-юсь,что вы меня понимаете,отец эконом.

Отец эконом, пыщущий здоровьем монах среднего роста и упитанной наружности,обладающий тонким голосом евнуха,отве-тил учтиво-льстивой улыбкой:

- Вы в таких обходительных выражениях высказали мне ва-ши замечания об утруске и усушке части сметы семинарии,что у меня создается впечатление, будто вы забыли... Ведь часть средств отпускается семинаристам старших годов обучения. Это ведь они поддерживают порядок, мир и спокойствие души и тел учащих. Ведь одних рук монахов, бесцельно обшаривающих постели, тумбочки и карманы семинаристов не хватает для под-держания порядка.

-Ну,об этом,отец эконом,можно было и не вспоминать. Вот кстати и Аркомед,вас ко мне пригласивший,тоже нуждается во вспмоществовании....Не забудьте об этом. А то в последний раз вместо положенных пяти рублей вы отпустили только рубль. Да еще долго внушали получателю какой вы образцовый благоде-тель. Как будто бы не я отвечаю за эти непредвиденные расходы. Которые в смете стоят строкой. А суммы отпускаются не в полном порядке. Хотя вид делается, что в полном. Это же на вашей душе грех. И делу вред. Мы должны быть уверены в поведении наших учащихся. Это во-первых. А, во-вторых,следует полными суммами поощрять наших помощников. Они помогают делу воспитания...

- Все-то вы знаете, все-то вы ведаете. Когда только успеваете за всем присматривать и нас грешных тоже на путь истиный наставлять. А мы действительно в грехе среброимства, в грехе чревоугодия, в грехе винопития себя должны упрекать. В этом вы правы. Но вот костей мы никому не ломаем. В этом греха нет. Рукоприкладством занимаемся. Таить этого нельзя. Да и как утаить. Если синяк под глазом у семинариста стоит. А сосед подтвердить может. Может. Что это не он поставил ему такой красивый, отливающий всеми цветами радуги синяк,что и при свете самой маленькой церковной свечики горит ярким пла-менем. Но в чем мы себя упрекнуть не можем,отче инспектор, так это в том, что ребер, ключиц и рук мы семинаристам не ломали. И на кладбище семинаристов раньше времени не от-правляли. Не можем мы взять на себя такого греха,отче.

-А никто вам этого в грех и не ставит. Еще чего. Каюсь. Рука у меня тяжелая. Бог силой не обидел. И за себя постоять мог. И за Веру, Царя и Отечество всего себя отдам без остатка. А плоть человеческая хрупка. Ой, как хрупка! Это она с виду такой крепкой смотрится. А как вдаришь в скулу. Зубы так и сып-лются. Чудно да и только. Иногда, правда отец эконом, не сораз-меряю силы своей. А ведь жалеть нужно семинаристов. Сла-бенькие есть из них.В чем только душа держится. Ну, из города. Те посильнее, упитанные. А вот из села... Кажется на воздухе горном живут, а такие слабые есть. Насмерть валются да и только. Но ведь все для пользы души учащихся и делаю. Крем-инист путь спасения!Кремнист.

- Да что говорить! Нынче студенты да рабочие разлагают наших учащихся. И семинарист - душа простая. Нет,нет да и проникается презрением к богословской науке,читает всякие там романы,да новейшие теории. Где и человек-то не сосуд божий,а образина обезьяны. Некоторые наши воспитанники так увлека-ются, что дух смирения покидает их, и они становятся на путь прекословия начальствующим.

-Если бы, если бы отец эконом,только начальствующим. А то ведь и рясу священника сбрасывают. Вот что худо. Образ божий теряют. Одно свинство и непотребство оставляют. Абстрактным материализмом занимаются. А в нем не то что большой грех. А погибель всем нам. И светлые души наших семинаристов прев-ращаются в смрадные узилища греха. Из которого и выхода-то нет. Вот что худо, отец эконом. И в этом мы с вами несем ответ перед Богом и Богоспасаемой страной. Нельзя им дать загубить нашу страну. Каждая погибшая душа семинариста-это станов-ление врага церкви. Если из семинаристов идут в революцию сегодня, то завтра начнется разрушение не только веры, но и Столпа и утверждения Истины-Церкви.

-Церковь-Столп и утверждение Истины! Как верно ска-зано, отче инспектор! Как верно! Тогда и город, и деревня, и что страшно подумать, весь православный люд, может откачнуться от веры, веры отцов. Даже подумать страшно. Что произойдет! И все это материализм,-проклятый душегубец душ человеческих....

-Если народ откачнется от веры, то порушены будут и церк-ви, и монастыри, и святоотеческое предание. Представьте! По всей многострадальной России и тьма, и глад, и мор! И всюду торжество нечестивых. А что человек? Грешный сосуд без Веры! Сосуд без масла Духа! Сосуд без Единого Творца! И погибнет Святая Русь. И восторжествуют басурмане, инозмецы. Которые, ежели не купцы, а философы, то прозывались иосифлянами во времена Ивана Третьего, собирателя земли русской, уже не ба-сурманами,а жидовинами.

-Жидовская ересь!-отче инспектор.-Это единственный пример на Руси сожжения в клетках на людях жидовствующих Федора и его брата Волка Курицыных, Максимова и других.Вот как вы верно все это развернули и достославно разъяснили мне скудо-умному. А я ведь, грешный человек, думал,что ваше рукоприк-ладство грех есть. Вот как! А теперь вижу и умом, и сердцем прозреваю, то вы, отче, самый что ни на есть мягкосердчечный человек, Бога славящий и по справделивости чад его наказую-щий. Господи! Неисповедимы Твои пути.... Вот,кажется как будто, что понял уже все в Писании умом. Ан нет! Сердцем не разумеем Его Славы!

-Вот поэтому-то,отец экэоном,я и призвал вас,чтобы вы поня-ли,какой грех совершаете,когда удерживаете часть сметы,не выплачивая из нее суммы нашим добровольным помощникам. Ведь это они помогают нам блюсти в том числе и законы Божии. Нехорошо называть такого человека соглядатаем. А как его называть. Наушником! Он ведь на ухо нам все передает,кто может нам свою опасность содеять.Ну,пусть наушник! Он добро творит. А мы по всей своей семинарской занятости не можем везде, просто не можем везде поспеть. Успеваем, иногда, семи-наристов обшарить, да в тумбочки, да постели к ним заглянуть. Этого мало. Нужно,чтобы наш глаз,глаз Божиего Духа следил недреманно за возможными духовными нарушениями. Нельзя такое Божье дело на самотек оставлять. Потому как от всего этого может произойти бед непредвиденное количество. А не то,что просто нас начальство хулить будет за проступки семина-ристов.Это плохо.Но это не главное.Начальство-то оно тоже под Богом ходит. А этот Джугашвили! Я все о нем думаю, отец эконом. Беднота. Нищета дома. Но ведь как старался,как ста-рался. Какие в листе успеваемости оценки! Во всем поспевал в училище.

-Да и в семинарии тоже,-отче инспектор.-Живой,подвижный, голос прекрасный,память такая,что и вашей памяти не уступит, прости Господи.А вот,что не занятие,то все хуже и хуже.

-А со своекорытниками как обращается! Все его признают,все слушаются. А он даже голос,когда с ними разговаривает,не повы-шает.

-Я никогда не видел,чтобы он кого-нибудь ударил. Или в дра-ке участие принял. Все в стороне, все в стороне. И пьяный как его отец сапожник не напивается, когда оказывается в кампании за стенами семинарии. Уж вам-то это достоверно известно, отче инспектор.

-Да надул. Вот уж точно надул. Ведь какие против него сведе-ния-то поступили. Ведь он начал со дружками издавать рукопис-ный журнал. Мне уже второе, или третье сообщение на этот предмет делают. Я на этот предмет и решил с вами, отец эко-ном, посоветоваться. Вы ему уменьшите стипендию на том основании, что я сейчас ему по поведнию выставлю оценку “плохо” и объявлю выговор за занятия не установленные расписанием. Под эти будем понимать - ведение рукописного журнала. Там особенно крамольного ничего нет. Просто надоедает им русский язык,и они хотят говорить по-грузински. Привыкли дома-то только ко грузинскому языку. Но уставом семинарии такие дела не поощряются. А раз не разрешено, то и делать не следует. Вот мы его за это дело-то и накажем. А вы проследите,чтобы число гривенников-то у него в кармане уменьшилось. Негоже семина-ристу и семинарскую денежную помощь получать, и вольные действия совершать, хотя бы и издавая такой невинный рукописный журнал.

-Строгость,отче инспектор,только на пользу ему пойдет.Ведь так часто Джугашвили и не перечит, а посмотришь ему в глаза, а в них презрение похоже усматривается. Такой вот странный слу-чай. И выйдет ли из него настоящий пастырь душ христианских? Он мимо вашей руки проходит. А надо бы?

-Надо бы, отец эконом, но Джугашвили больно на людях тих. Здесь даже я вмешаться не смогу. Вот,если дальше такая история продолжаться будет, то семинария с ним просто расстанется. И все. На этом и порешим. Больше вас не задерживаю.

Плохая отметка по поведению и “предупреждение” заста-вили Кобу сделать то дурацкое выражение глаз, которое так не нравилось учащим его монахам. Никаких иных и тем более сло-весных выражений или замечаний от него не добились. Семи-нарист занимался плохо. Стал заниматься еще хуже. Упорный такой. Независимый. И твердый в раз и навсегда принимаемых им решениях,смысл которых никому,кроме него,не был известен. Ни Гогохия, ни более близкий к нему “второй Сосо” не смогли от него получить никакого вразумительного ответа на вопрос,что он будет делать,когда стипендию сократили, “предупреждение” внесли в личное дело,а это грозило при повторном замечании отчислением из семинарии и предстоящей военной службой.

Кривая улыбка и скошенное к переносице веко правого глаза показывали лишь тот непреложный факт, что Кобе решительно наплевать на всякие там “предупреждения”.А что касается уменьшения наличных денег.То это вообще для него, дескать, никакого значения не имеет.

На самом же деле все это непосредственно касалось его са-мого. Но он уже чувствовал, что ему уже до чертиков надоели эти дурацкие занятия в семинарии, где монахи говорят, монахи живописуют все прелести загробной жизни, о которой никто даже и сам Абашидзе не имеют ну никакого совсем представле-ния. А все это святоотеческое предание для него становилось каким-то пугалом, ограничивающим его всехотение знакомства с жизнью. Жизнь казалась ему теперь более широкой и интересной,чем скулеж в молитвословии и продолжительные бдения в храме,где постные лица упитанных монахов и преподавателей делают даже сам процесс службы похожим на разноголосое собрание раскра-шенных попугаев.

Единственно,что было ему жаль по настоящему,так это самих часов церковного песнопения. Лишь в песнопении он ощущал какое-то необыкновенный внутренний подъем, где все его су-щество как бы приподнималось на серостью и обыденностью той постной жизни,в которой он провел уже почти девять лет. Эта жизнь дала ему многое. Он научился и читать, и писать, и излагать свои мысли на русском языке, на котором говорило большинство. Он стал читать русскую литературу,смысл которой было само безбожие.Ну не безбожие,а такое состояние свободы внутри себя, которое отделяло его самого от религии.И при том так далеко, что имя Бога уже можно было призывать и с маленькой буквы. Вообще все религиозное уменьшилось в самых обыкновенных размерах и при том так сильно, что даже издание рукописного журнала на грузинском языке, которое он редак-тировал и уже почти считал себя конспиратором, было для него куда интересней, чем постоянное просиживание за семинарскими учебниками.

Он видел,что многие из его бывших соучеников,о которых он знал сам,или о которых ему рассказывали за воротами семина-рии, не потерялись в этой мирской жизни. Нашли себя и зани-мались интересной работой,от которой вовсе и не бедствовали. Им хватало семинаской грамоты,чтобы без особого физического труда зарабатывать себе на кусок и жить безбедной,то-есть не нищенской жизнью. И,что самое главное, учить других. Безгра-мотных и малограмотных. Если государство не брало на себя та-кой необходимости,и в самом Тифлисе,Батуми находилось мно-го таких,которые хотели быть более грамотными,но зарабатывая кусок хлеба для себя и своей семьи, этого им не удавалось, то появлялись бывшие семинаристы, которые по своему брались за дело. Это были люди из рабочей среды. Но они вовсе не хотели быть просто грамотными. Они хотели понять. Понять ту простую истину, почему они, хотя и зарабатывают прилично,но живут по их мнению хуже,чем те,кто своими руками ничего не произ-водит. А то,что эти самые люди-белоручки думали головами, принимали решения,их,рабочих,ну никак это не интересовало. А ведь были и такие,и их было много,которые и вовсе ничего не предпринимали и совсем не думали головами. Но имели много всего. Это вызывало желание все отобрать, и поделить поровну. Или хотя бы поровну. Но богатые вовсе не хотели делиться и считали,что итак мало имеют.

Государство существовало давно. Но внутри, под землей этого государства, уже давно была пустота. Государство со всеми его экономическими институтами не могло понять простой исти-ны,что слишком явное средоточие богатств у одних, и слишком малые доходы у других, в России приобретали характер извеч-ного недовольства большинства. Но вечность - это тем не менее текущее время. Оно имеет свой конец. И те, кто не делится с другими своими доходами, рано или поздно обречен на ограб-ление.Эта теория, получившая в России распространение, была в сущности проста и ясна как день. Она называлась марксизмом. И хаяли этот марксизм все, кому не лень. А истина его была прос-та:”Если капиталисты получают прибыль в триста процентов,то нет такого приступления,которого бы не совершил капитал ради такой прибыли!” Даже в многоозерной Швейцарии, где весь рабо-чий класс чуть ли не представляли одни часовщики и то, вскоре поняли,что прибылями нужно делиться с теми, у кого таких прибылей нет. Иначе произойдет страшное. И 1848-49 гг. показали всей Европе,что это именно так. Ну России никто не указ. Правая рука у нее никогда не знала, что делает левая. Все знали только одно, что “ в России воруют...”.Но этого было недостаточно. И разъяснить эту позицию не мог никто так отчетливо и ясно, как разве что не доучившиеся в семинарии,но постигшие азы грамотности и молитвословия, вышибленные от обучения семинаристы да недоучившиеся студенты, не имеющие отношения к армии и армейской дисциплине. Были и другие. Бравшиеся за такое трудное дело. Но это были или юристы-неу-дачники,или уж совсем богатые люди,ну,которые, одним словом, с “жиру бесятся”. Эти последние,хотя и делали подкопы под госу-дарство, истончая часть тверди между государством и пропастью, но про них можно было смело сказать:”Боже! не знают,что творят!” Крестьяне в России, где сравнительно недавно отменили и само крепостное право, от радости кормились у земли, от труда своих рук. И видели как растет хлеб. И только поглядывали друг другу в закрома. Да кряхтели. А вот те, кто кормился при разных мастерских, да фабриках, да заводах, а некоторые при железно-дорожных путях, где работа была совсем не легкой, но людей сплачивала железка, что тянулась, например, на Кавказе аж до самого Батуми, вот там совсем другое дело! Здесь хотелось и делить. И делить осно-вательно. А то поди ж ты, в таких вагонах ездют! Такие обеды в них заворачивают! Слюни заместо масла в буксы сами текут. Вот и стали такие люди по копейке, другой складываться, чтобы их кто-либо научил,что делать? А хотель-щиков учить как все поделить где взять? Да тут они, рядом. Бездомные семинаристы да вышибленные с обучения студенты. Тут они, рядом. Только кликни. Ну и кликнули их. Они и приш-ли. И правильно сделали. Что пришли. И на прокорм есть. И опять же при деле. Да деле таком,что ежели выгорет,то и они все в дамках да с пирогами.

Далее >>>

Постоянный адрес в Интернет: http://www.litcafe.narod.ru/prose/novels/koba/koba003.html
©  Сергей Кутолин, 2002

Обсудить на форуме >>>