Гений - стяжение духа

Глава 1 - 2  -  Глава 3 - 5

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОИСК ЛЕСТНИЦЫ

Что дашь ты, жалкий бес, какие наслажденья?

“Фауст”. Гете.

Мне любо, когда не я ищу, но моего ищут знакомства...

....горит во мне стремление, но это стремление ? ? польза .

Гоголь - матери, 10. 02. 1831г.,

По утру в восемь часов исчезли все внешние признаки жизни. И дух его поддерживал связь уже с внутренним миром, миром мысли и сверхсознательного экстаза. Он еще не чувствовал, что постигает этим новым для него сознанием весь путь победы избранного за последние годы идеала, идеала страданий великой лестницы, на ступени которой он уже поднимался, исполняя свое тайное желание,о котором могли догадаться лишь избранные. Мистическая наука, лишенная слушателей, партнеров и реплик, наука его внутреннего религиозного Я, которой нет в любоз-нательной литературе тех сотен тысяч университетских биб-лиотек, лелеющих мистику, ничего не подозревая о величайшей драме его духа, эта мистическая наука раскрывалась перед ним в самом ее центре, в глубоком ядре ускользающего сознания, где все слабее слышался отзвук человеческой речи, а крик его внутреннего возмущения внешним миром уже отговорил из его уст, из под его пера.

И стал Четверг 21 февраля 1852г.

Он лежал на столе, одетый в повседневный сюртук, слегка поношенный и потертый на локтях в такой степени, что прос-матривалось плетение ниток материи. Но в пламени стеарино-вых свечей, последнего технического усовершенствования века, сюртук смотрелся как новый. Уже служили панихиду, успев об-шарить все его шкафы, но не нашли там ни писанных им тетра-дей, ни денег. А он лежал. И лицо его не выражало страданий,а только спокойствие и ясную мысль, унесенную в гроб.

Опустошенное одиночество первобытного мира теперь посе-щало только его одного. И эта пустынная безрадостность не вызывала в нем крика возмущения, но делала невесомым его тело, где не было “ни боли,ни воздыхания” и лишь божественная полиморфия человечества влекла его к новым путям кажущегося откровения как прирожденного художника, жившего в боге пу-тем обдуманных действий. Субъективная правда когда-то пере-житых впечатлений оставалась теперь людям, и они были готовы по своему с упреками и ханжескими размышлениями судить и рядить не только его литературное наследие, но и саму его жизнь, вынесшую ткань всех его повествований, в которых он снова и снова возраждается к жизни,чтобы спасти человечество.

Лавровый венок на его голове,с лица которой уже сняли маску, лишь заострял черты его длинного носа и узкого смертного подбородка. Но устроители уже прикидывали сколько денег будет выручено от продажи листьев с этого венка. Граф Алексей Петрович Толстой на правах ближайшего друга и душеприказчика покойного, каковым он считал себя сам, позволил долго и почтительно себя уговаривать попечителю университета на предмет перенесения тела покойного в университетскую церковь. Граф Алексей Петрович был доволен. Он только недавно отказал всем этим, мелькающим фигурам славянофилов: хомяковым, аксаковым и пр. в их рассуждении отпевания покойного в приходской церкви как славянского писателя всего российского народа.А московский генерал-губернатор А.А.Закревский пообещал пус-кать в университетскую церковь людей всех без исключения сословий. Но это не утешило славянофилов и от погребения Хомяков, Аксаковы и Кошелев устранились.Погодина в Москве не было.А Шевырев занемог и на похоронах своего друга не присутствовал.

Гроб с телом несли на руках до самой церкви.А там поста-вили его на катафалк и выставили почетный караул из шести студентов, менявшийся через два часа. Уже в субботу, на утренней и вечерней панихиде,был весь город и все сословия.

И похоронили его рядом с покойным Языковым и женой Хо-мякова, умершей за две недели прежде. А по городу бегал из-вестный журналист Иван Иванович Панаев,принадлежавший в свое время к кружку Белинского,и с легкой улыбочкой, равно-душным голосом приговаривал: ”А,знаете,Гоголь помер в Москве. Как же,как же...Все бумаги сжег да помер” и мчался далее.

И,казалось,ничего ни произошло в двух столицах Российской империи,и,казалось,Россия спала беспробудным сном,сном праве-дника у Божьего престола,и,казалось,зимняя стужа только вые-дала последнее тепло из души и сердец россиян,а Запад с уны-лым безразличием бросал,иногда,мимолетный взгляд на Восточ-ное Заснеженное Царство,откуда доносилось уедливое кряхтение да пребывание на едине с собой да против себя. Да заезжие мар-кизы и бароны,осколки древних родов,поваленные зубодроби-тельной машиной Большой Французской Революции,уже поза-бытой у себя на родине,хулили в своих воспоминаниях страну Россов,Скифов и Варягов,недобрым словом поминая местные ям-ские станции-рассадники клопов.

И никому уже, казалось, не было дела до отошедшего в иной мир поэта земли русской с его нечеловеческим воплем духовного одиночества, с его гениальной способностью принимать образ всякого существа, изливающего свои страдания в самом себе, и если забавляли или развлекали кого-либо его въедливые нас-мешки, то, пожалуй, самого императора России с высоты своего роста и положения, сумевшего заткнуть рты тявкающему чино-вничеству и собственным прихлебателям, сказав, похохатывая, после первого представления “Ревизора”:”Ну,пьеска!Всем доста-лось, а мне - более всех!”.

И когда в мартовском тридцать втором нумере “Московских ведомостей” появилась краткая заметка “Письмо из Петербурга”, где первой строкой были слова:”Гоголь умер!-какую русскую душу не потрясут эти слова?...”,то бредовая недужная ночь Рос-сии, схватив автора этой статьи, имевшую подпись “Т-в”,за фалды бального фрака,посадила его на месяц под арест в части...

А две дамы из Петербурга беседовали по этому поводу меж собой:

-Да,вот так во фраке, прямо, и посадили автора на месяц под арест в часть!

- Но с Тургеневым обошлись,согласитесь,очень жестоко,-гово-рила другая с большим жаром,-и,во всяком случае,строго.

-Но ведь ви не знаете, -докладывал кто-то третий, кто хотел бы поквитаться с покойным и не только за ”Тараса Бульбу”,но и за непризанного покойным великого Кобзаря,- он в своей статье называет Гоголя великим человеком!

-Не может быть!

-Уверяю вас!

-А!В таком случае я ничего не говорю.Je regrette,mais je com-prends qu’on avait du sevir(Я сожалею,но понимаю,что следовало строго наказать).

Этим надменным возгласом заклинаются духи.И глупость и нанизывание слухов, самоопьяненной литературной критикой, с этого почти стершегося момента былой действительности начи-нается не только торжественным шествием произведений покой-ного во всем мире.Но содрагающая душу холодная, полная собст-венного трагизма история,без сострадания казнящая облик и весь настрой поведения покойного поэта русской земли,является и по сей день каждому.Его сверхмощный разбег произведений,задавая акробатические salto mortale,еще не до конца явил миру глубин-ный дух гения, начертавшего на экране жизни беспримерные кар-тины глупой человеческой комедии,ход которой приобретает трагические черты в наше время.

И в последующей недужной бредовой ночи России знакомцы гения, заламывая пальцы, руки, возводя очи “горе”, визжа и ржа от удовольствия, вспоминали того, кого судьба послала им на их убогом жизненном пути, где благополучий было больше, чем страданий того, чья судьба и напряженная воля к мышлению, замкнутые в самом себе, из глубины собственного трагизма и со-чащихся ран духа,развлекали их последней правдой жизни и пластичностью нового русского языка,когда они откушивали в мягкой постели фрукты и вино на ладони ночного столика.

И надпись пророка Иеремии,XX,3 на могильном камне поэта ”Горьким словом моим посмеюся” является отражением при жиз-ни его внутреннего естественного сознания, в котором перели-вался океан несказанной радости к ближнему, восходящий к точке состояния изнеможения и тоски, вырастающих в трагедию судьбы,где фантастические шутки, совершая возлияние невиди-мым силам, таят в себе великие и глубокие предчувствия.

Формула собственного величия,понятая им как amor fati,как любовь к судьбе,предначертанной ему свыше,лишь не на долгое время заглушало у него боль одиночества, разъедаемого начетни-чеством и равнодушием всего общества,в котором ему прихо-дилось жить и работать, боль того бездонного страдания,когда он сам превращался в бога без сопротивления в свете его внут-реннего видения, когда авторская исповедь и божественная литургия, создаваемые им как ответная реакция на бездонные страдания в одиночестве, творили в нем самом великую молитву, которая может быть кем-то и когда-то будет услышана.

Ничто не предвещало в этом человеке,отмеченном богом, нич-то не предвещало и не говорило ему о существовании его боже-ственного Духа, пока возложенная на него миссия после дли-тельного морального кризиса не возникает как покрывало его внутренних духовных переживаний,порождающих поэтические образы как реалии величайшего Дон-Кихота! И в этот миг он уже возжелал остановить ход глупой комедии жизни.Но не тут-то было.Чело древних икон,вознесенных им над суетой столич-ной одури,не только не было понято честными православными христианами,но и послужило для него тяжелой формой окрика, с их стороны оплевывающего и его самого, и ту свободу совести, о которой так пеклись славянофилы. И толпы честных подвиж-ников в либеральном поносе своего словоизвержения уже орали ему вслед: “Распни его!”. А призывы крестьян к топору, еще только зреющие в среде честных и совестливых граждан с налитыми кровью глазами и изящными литературными вкусами от критики, пока не являющиееся еще молитвой их рта,-эти совестливые граждане земли Русской холодно и панибратски мерзко одергивали того, кто в своем поэтическом возвышении постоянно и искренне верил уже в единство божества и посвятил уже оставшуюся недолгую жизнь до конца культу единого бо-жественного духа,наивно полагая возможным и естественным лишь самой изящной словесностью литературы изменить нес-троение общества, направив его к просветлению.

Но уверовав бесконечно в тот незыблемый теперь для него факт,что есть бог во всяком человеке,он еще не мог понять,что трусящий в человеке заяц,т.е. сам человек, не всегда находится в боге.И длинный внутренний путь иллюзий и суеверий, печать которых возлежит на большинстве его ранних произведений, призывающих грустящего чорта к веселью с козацкими стар-шинами,заявившими,что унынью конец, что козацкие штаны и оселедиц и есть главный крест против всякого чорта,этот длин-ный путь иллюзий и суеверий заканчивается свободой веры в единого бога.

Кризис внутренних порывов духа не заставляет себя долго ждать,когда выясняется,что оплот православия в России,столп и утвержедение Истины-сама церковь в лице ее иерархов не готова пуститься в канкан от откровений,полученных им в любви к жи-вому богу. Ведь весь облик поэта не являл этого откровения!

И действительно. Где-то в конце 1829г. к самоуверенно и крепко сидящему за столом “Северной пчелы” Фаддею Булга-рину в комнату входит белокурый молодой человек, низкого роста с кривыми ногами, худым и искривленным носом,хохолком волос на голове,не отличавшейся вообще изяществом прически, отрывистой речью,беспрестанно прерываемой легким носовым звуком,подергивающимся лицом, в костюме,составленном из рез-ких противоположностей щегольства и неряшества,и постоянной сардонической усмешкою на губах.Как выясняется, молодой че-ловек закончил в Малороссии гимназию в Нежине с правом на чин четырнадцатого класса,т.е. явно не принадлежал к отлич-никам гимназии,которые имели право на чин двенадцатого класса. Так вот этот молодой человек начинает с места в карьер читать журналисту свои стихи,посвященные Фаддею Булгарину, где последний сравнивается в Вальтер-Скоттом и другими светилами литературы,а по прочтении таковых стихов обращается к журналисту с просьбой подыскать ему место,поскольку де он Гоголь-Яновский только недавно прибыл в столицу из учебного заведения.По ходатайству пронырливого журналиста Гоголь был “определен в канцелярию III Отделения его императорского ве-личества”,в которую,правда,являлся только за получением жало-вания.Сам же Гоголь исчез куда неизвестно,но более журналиста не навещал.Ах,как хотелось бы этому журналисту наставлять и окормлять сего молодого человека,коли ему была бы уготована в будущем великая участь.Но об этом журналист ведать еще никак не мог.А жаль,что история событий была скрыта от Фаддея Булгарина. И шла своим, неведомым ему путем.

Но уже утром 1830 г. молодой человек весьма непривлека-тельной наружности, с подвязанным черным платком щекою, представляется как “Гоголь-Яновский” и просит князя Гагарина тогдашнего директора императорских театров, что жил на Ан-глийской набережной, внять его просьбе: ”..желанию поступить на сцену и принять его в число актеров русской труппы на драматические роли”.Проба талантов нового претендента на актерское место происходила в кабинете князя Гагарина в при-сутствии актеров В.А.Каратыгина и Брянского.Гоголь, вероятно, сам чувствовал неуспех своего испытания и не явился за ответом.Практически одновременно Гоголь ходатайствует о предоставлении ему места в Департаменте Уделов государя в качестве чиновника.Но поего же собственным словам он извлек из службы в этом учреждении “только разву ту пользу,что нау-чился сшивать бумагу”.

Положение Гоголя в этот период времени действительно оставляло желать лучшего.В Петербурге он не мог издерживать менее ста рублей в месяц:”сумма,с которой бы никто из молодых людей не решился жить в Петербурге”,-по его словам.Сюда он не включает денег,следующих на платье,на сапоги,на шляпу,пер-чатки,шейные платки и тому подобное,-”чего наберется не менее как на пятьсот рублей”серебром.Вот почему он настоятельно просил присылать ему из дома собранные домашними стародав-ние и старопечатные книги,древние монеты,а “особливо стрелы, которые во множестве находимы были на Псле”,которые и передавались им П.П.Свиньину издателю “Отечественных Запи-сок”,где в 1830г. выходит “Вечер накануне Ивана Купала”,-повесть, рассказанная дьячком Покровской Церкви”.Гонорар Го-голя за эту повесть неизвестен,поскольку по словам его това-рищей ”...он умел сообразить средство с целью, удачно выбрать средство и самым скрытным образом достигать цели”.Товарищи же желали, чтобы их визави был настолько прост и доступен, чобы можно было самим вручную посчитать число пар чулок в его гардеробе,а уж о копейках,которыми “все и везде можно было бы прошибить” и говорить нечего.

Одним словом,эти, относительно короткие годы безвестности Гоголя, уже свидетельствуют о внутреннем одиночестве души и уединения со своими мыслями,принятии решений и совершении поступков,которые оправдываются поиском самого обыкновен-ного пропитания,погруженности светлого гения духа в белые пе-тербургские ночи с их промозглой влажностью и неуютностью, отсутствием аппетита,утомляемостью,припадками геморроя,озно-бами,запорами,отказами от всех необходимых потребностей и требованием “от маменьки вспомоществования” на жизнь и пос-тоянными укорами себя, “почитающего причиной всех горестей и беспокойств дорогой маменьки”.

А “маменька” сообщает своему родственнику, что “Никоша еще не выучился расчетливо жить.Главный его расход на книги, для которых он в состоянии лишиться и пищи”.

Дельвиг как издатель “Северных цветов” и “Литературной газеты”,где были напечатаны “главы из исторического романа с действующим лицом -миргородским полковником П.Глечиком”,да статьи Гоголя “Женщина”,”Учитель”,надоумили издателя позна-комить Гоголя с Жуковским. Последний же сдал молодого человека на руки Петру Александровичу Плетневу, издателю, но и инспектору Патриотического Института императрицы, где и исходатайствовал для Гоголя место старшего учителя истории”.

С этих пор Гоголь-Яновский уже просто Гоголь, а “Яновский только так,прибавка,ее поляки выдумали”.

К этому времени Гоголь уже формулирует “особенности русского”правописания: “Выучить писать гладко и увлекательно не может никто; эта способность дается природой,а не ученьем”.

Но уже в это время “он любит науки только для них самих и,как художник,готов для них самих подвергать себя всем лишениям”.Это трогало и восхищало Петра Александровича, ко-торый и представил Гоголя Пушкину в 1831г. ”Страсть к педагогике привела его под мои знамена. Жуковский от него в восторге”,-писал Пушкину Плетнев.Но именно в качестве препо-давателя Гоголь не отличался большими достоинствами. Смотрел на эту свою работу как на обязанность,а не как на цель своего существования,поскольку мало-помалу литературные занятия отвлекли его от однообразных трудов учителя.Когда он “сочи-нял”,то писал сначала сам,а потом отдавал переписывать писарю,так как в типографии не всегда могли разобрать его руку.В это время его дядьке Якиму часто приходится бегать в типографию на Б.Морскую,иногда раза по два в день.”Прочтет Николай Васильевич,вписывает еще на печатных листах,тогда несешь обратно”,-говаривал Яким грустно.

А автор “за деньги” продолжал для прокормления развлекать слабоумного сына Васеньку Александры Ивановны Васильчико-вой, у которого он был учителем, где, сидя на старомодном обтя-нутом ситцем диване под темно-зеленом абажуром, своими длин-ными худыми руками, перебирая рукописные листы, читал Васильчиковой и ее приживалкам про украинскую ночь:”Знаете ли вы украинскую ночь? Нет,вы не знаете...”-и в его голосе дрожали едва уловимые оттенки насмешливости,а серые малень-кие глаза его добродушно улыбались, и он встряхивал всегда падавшими ему на лоб волосами... . А в это время на коленях у него полулежал Вася, тупо глядя на большую,развернутую на столе книгу,и в промежутке между своим чтением Гоголь указывал своим длинным,худым пальцем ребенку на картинки и терпеливо повторял:”Это барашек- бе...е...е”.

В сентябре 1831г. появляется в свет первая часть “Вечеров на хуторе близ Диканьки”. Состоялось знакомство с пасечником Паньком Рудым.Но лукавая физиономия автора этого произве-дения вызывает у окружающих недоверие к этому малорос-сиянину.

И только Пушкин,всегда холодно и надменно обращавшийся с людьми мало ему знакомыми,не аристократического круга и с та-лантами мало известными,был очень внимателен к Гоголю,у которого уже в это время начинается переменчивость в нас-троении души.Сверхчувствительность его нервов,на весах кото-рой всякая едва вибрирующая клякса жизни,для других дремлющая глубоко под порогом осознания самой этой кляксы, становится шаг за шагом корнем всех его страданий и в то же время сущностью его гениальной способности в оценке физио-номий,поступков и явлений,окружающей его жизни,призма которой преломляется уже в это время особым образом в нем самом и требует от него величайшей осторожности в разго-ворах,поступках и знакомствах. Но именно как раз этого и не хватало ему в силу провинциальности его образования и фран-цузской изощренности того общества,в котором ему по форме его теперешней социальной жизни приходилось вращаться. ”Хох-латское и плутоватое” становится первичной мерой восприятия автора “Диканьки”,в которой Загоскин,уже успевший сколотить капиталец из своих литературных произведений и даже обза-вестись приличным поместьем,”находил везде неправильность языка и даже безграмотность”. По мнению же Сергея Ти-мофеевича Аксакова в первые минуты знакомства он увидел в Гоголе “что-то отталкивающее”. И только развеселая легкость беседы С.Т.Аксакова о том, ”что у нас писать не о чем”, прер-ванная Гоголем словами:”...это неправда.Комизм кроется везде. Живя среди него,мы его не видим..”,-озадачили автора будущей “Семейной хроники”.Но,если круг признанных литераторов и должностных лиц того времени рассматривали личность Гоголя “по одежке” : ”большие и крепко накрахмаленные воротнички придавали ему совсем другую физиономию,а пестрый светлый жилет с большой цепочкой” свидетельствовали о его “щегольст-ве”,то в безвестном и уединенном круге “своих приятелей”,где он был добродушен,весел,”сохраняя невольный оттенок чувства своего превосходства и значения” были уже составлены все эле-менты мнения о его богатой натуре, способной, ”не исключая хитрости и сноровки, затрагивать наиболее живые струны чело-веческого сердца”.Грустная ситуция,когда молодой автор,явно по-дающей надежды на поприще отечественной литературы,еще брызжущий здоровым юмором и многоглаголанием,рождающими радость, уже становится объектом молота и наковальни,где и новые и старые друзья примеривают свои грязные калоши на сердце лучшего друга,которыми они готовы при случае и без всякого случая уже потоптаться всласть,уже помять этими самы-ми калошами сердце “собинного друга”.Эти тонкие намеки,эти полуобъяснения с друзьями,эти метеорологические явления сы-рости Петербурга да и Москвы тоже приводят уже к атмос-ферному напряжению души,чувствующей электрические им-пульсы замечаний, взглядов, слухов, ужимок, от которых нервы обретают мятежный режим природы. И внутреннее чувство неустроенности превращается в неудержимое желание перемены мест,понижение жизнеспособности всех его органов вплоть до кишечника.А в это время уже практически нет возможности по-вышать свое образование. И Шекспир,Гете да и вообще немецкая литература почти не существовали для него,а за Мольера он принялся только после строгого выговора, данного ему Пушки-ным за небрежение к этому писателю.Но страсть,которая сос-тавляла истинное нравственное выражение его физиономии формировалась уже тогда в преследовании темных сторон чело-веческого существования.Этот род одушевления составлял уже тогда существенную часть его нравственной красоты.Именно в это время в одиночестве мыслей и на примере своих друзей он,вдруг,осознает,что пламя любви “обратило бы его в прах в одно мгновенье;он силился бы обратить его в настоящее и был бы сам жертвой такого усилия”. У него нет любимых спортивных занятий,и лишь игра в биллиард как-то отвлекает его от каких либо занятий вообще.А в это время духовная жизнь продол-жается, непостоянство нервов не остаются неподвижными,в под-сознании формируются гениальные способности к оценке глу-бинных психологических отношений между людьми на фоне тех же казалось незначительных приемемов,которые пока воспри-нимаются окружающими как беззлобный юмор.И даже гениа-льный Пушкин полагает(только и всего!),что в “сказке “Как Ив.Ив.поссорился с Ив.Тимоф.(так у Пушкина.-С.К.) ”- все ”-очень оригинально и смешно”.Но жизнь кипит в Гоголе:”Труды мои... вдохновенны.Над ними будет веять недоступное земле бо-жество.Я совершу!..”.

ГЛАВА ВТОРАЯ.БУНТ ДУХА

“Молю тебя, жизнь души моей, мой Гений!

О, не скрывайся от меня!”

Н.Гоголь,1834г.”Воззвание к гению”.

Но после “Иванычей” вся “молодежь пошла говорить гого-левским языком”,языком необыкновенным по своей естествен-ности,действующим “просто опьяняющим образом”.А почему бы и нет! Ведь Россия еще не переживала того языкового востор-га,которое получили французско- и немецкоговорящие страны в средние века после языковых реформ,совершенных в них Ри-шелье и Лютером,отчего пластичность языка в этих странах при-обретала характер мыслительного искусства,для которой слож-ность структуры языка определяется сложностью его мышления. Увы,сам Гоголь еще находится в той удивительной форме само-обольщения,когда занимается самопротекцией через друзей, рекомендуя им говорить о себе в превосходных степенях о его педагогических и исторических способностях. Но и это нелишне для молодого и бедного человека и когда в “награду отличных трудов” он пожалован от ее императорского величества 9 марта 1834г. бриллиантовым перстнем,что запротоколировано в аттес-тате Гоголя,выданным ему С.-Пертербургским университетом,то впопыхах от радости забывает критически осознать,что его лек-ции по истории были ниже всякой критики. И “презент” был простым знаком вежливости....со стороны его друзей,ходатайст-вовавших за него перед императрицей,чтобы смягчить фиаско профессуры Гоголя,”поскольку самое вступление его в универ-ситет путем окольным отдаляло его ...как человека” от студен-тов.И хотя он влагал в свои лекции прелесть выражений, делав-ших его несомненно красноречивым, воодушевлявших молодых слушателей,но сами слушатели почти сразу поняли несостоя-тельность Гоголя как как профессора и научного исследователя.

Тем не менее увлеченность предметом истории его была тако-ва,что вызывала в университетских кругах нарекания в его фан-тастическом самолюбии,делая его посмешищем для студентов.

Но в промашках его удивительного самомнения и поступков, граничащих с благоглупостью,зреют семена гениальности того психофизиологического состояния,без которых невозможен ге-ний в его самовыражении,в его обостренном чутье, с неутоми-мым инстинктом самобичевания, в исступленной страдательной правдивости,вспышкой страсти к самоосмеянию.И потому совер-шенно неудивительно,что его длинный нос появляется как прос-то “Нос”. Удивительно другое,что погодинский “Московский наблюдатель” отказывается опубликовать эту повесть “по причи-не ее пошлости и тривиальности”.Внутренняя безысходная тос-ка, появляющаяся как результат неверия в свои силы при внеш-ней и тайной напористости,требовали внутри него самого опоры. Эта опора и есть причина той веселости,когда человек развлека-ет себя сам,”выдумывая смешные лица и характеры”,вовсе не за-думываясь о том,будет ли от этого какая-нибудь польза. Истина, отражающаяся в правде своими неисчезающими лучами, обрета-ющая в ней эстраду,колеблемую костром оркестра жизни,вдруг, вывертывается волчком кукиша как “Нос” в жизни общества, расхлестав соленую слюну умилений немецкой, французской и английской литературой.”Нос” скрючил рты салонной публики, с удивлением взиравшей “на худую,длинноносую фигуру с двумя высоко торчавшими - в виде ушей - концами черного шелкового платка”.И когда в 1835г. потомки Кобылы, мясные по форме и масонообразные в душе, слушали в большом собрании в его исполнении “Женитьбу” с неподражаемой интонацией, мимикой и переливами в голосе,они уже обрекали его на злостные и ядовитые нападки за его авторскую деятельность,за его характер, за его непрезентабельный внешний вид,ставя на нем заранее клеймо осуждения всей петербургской публики.

“Миргород” и “Арабески”(1835г.) уже готовы были упасть в серпантинный невод злословия от литературной критики,”когда никем не прошенный,никем неожиданный и совершенно неиз-вестный ему Белинский явился” со статьей:”О русской повести и повестях Гоголя”, где без обиняков объявил,”что в Гоголе русское общество имеет будущего великого писателя”.

Пушкин же,скорее всего из опасения за судьбу Гоголя,чем из благого намерения, после “Носа” призывает его “с этой спо-собностью,не приняться за большое сочинение! Это,просто, грех!” Даже Пушкин в мелких по объему произведениях Гоголя видит только усмешку,а не пьяную яму,в которой гниет об-щество,а души людей имеют небывалую убыль.При этом сюжет “Мертвых душ”вовсе не “изобретение”Пушкина.Харлампий Пет-рович Пивинский с Полтавщины набрал в бричку горилки,да поехал по соседям и накупил у них за эту горилку мертвых душ, записал их себе и,сделавшись по бумагам владельцем пятидесяти душ,до самой своей смерти курил вино,поскольку с меньшим количеством крепостных иметь винокурню не дозволялось.И дал этим тему Гоголю,который бывал в имении Пивинского,где вся миргородчина знала про мертвые души Пивинского.

Но и гению нужно иметь на хлеб насущный. А “Арабес-ки”,”Миргород” да “Женитьба” у книгопродавцов “не шли совер-шенно”.Поэтому Гоголь писал Пушкину: “Сделайте милость,... дайте сюжет,...но чисто русский.Я, кроме моего скверного университетского жалованья- 600 рублей, никаких не имею теперь мест....Ради Бога,ум и желудок мой голодают...Книгопро-давцы такой народ, которых без всякой совести можно повесить на первом дереве”. Пушкин с большой неохотой откликнулся на призыв “голодающего” Гоголя,дав тему будущего “Ревизора”, говаривая:“С этим малороссом надо быть осторожнее:он меня обирает так,что нельзя и кричать”.Простодушие,доброта и безыскусственность Пушкина могли быть объяснены его воспи-танием. Но ночная слепота окружающей Гоголя жизни требовала от него маломальской изворотливости, искания эффектов дохо-дящих до самомнения, способоного воздействовать на быко-мордую ораву наследственных толстосумов,для которых жизнь “в тесной квартире,близкой к чердаку” не могли быть понятными ни князю П.А.Вяземскому,ни барону Розену,гордившегося тем, что на вечере у Жуковского “он один из все присутствующих не показал Гоголю ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся”,сожалея,что Пушкин “увлекся этим оскорбительным для искусства фарсом и во время чтения катался от смеха”.А И.И.Лажечников искренне считал “Ревизора” “годным для потехи райка,а не художественным творческим произведением”.

В 1836 г. “Ревизор” по ходатайству Жуковского и Виельгор-ского был вытребован государем в Зимний дворец, где графу Михаилу Юрьевичу Виельгорскому, как знатоку столичной ар-тистической жизни, было предложено его прочитать.Граф читал прекрасно.И по окончании чтения высочайшее разрешение иг-рать комедию было получено.”Ревизор”,проходивший цензуру в Третьем отделении, получил положительный отзыв...на француз-ском языке.В это же время Гоголь читал “Ревизора” у великой княгини,где получил в подарок превосходные часы.

Фантастическое стремление к правдивости в этой пьесе,в то время как сам автор уже начинал борьбу с порывами своей мистической натуры,в которой правдивость превращается в конечном счете в напряжение жизненного чувства,наполнение жизни смыслом высшей полноты,превращают правду жизни пьесы в социальное состояние общества и тем сильнее,чем неприступнее само общество в опознании своей многохамской морды.Вот почему среди первого прочтения пьесы среди артистов,к которым принадлежали и П.А.Каратыгин, и И.И.Сос-ницкий и др.,многие дивились “лакейскому языку пьесы” невы-сокого блондина в золотых очках на птичьем носу,с прищу-ренными глазками и плотно сжатыми,как бы прикуснутыми губами. Никто и не пытался догадываться,какие страдания испы-тывал этот великий талант, чью первую в постановке пьесу не поймут ни актеры, ни зрители, и только сам император Николай I остался ею доволен. И,конечно,все покрывал общий голос,слы-шившийся по всем сторонам избранной публики: “Это - невоз-можно,клевета,фарс!”.А на душе у автора было “так смутно, так странно”. Досадно-тягостное чувство охватывает его.Он хотел “как лучше”,а вышло “как надо”.И он еще до конца не понимает и не осознает этого великого момента.Его ум и состояние в об-ществе не дают ему этого сделать,он еще боится за себя и свою карьеру,он еще видит в этой пьесе лишь частный случай,дос-тойный осмеяния,и все! Но уж никак не поднимается до осознания “Российского закона”,выведенного в этой пьесе, кото-рую и комедией-то можно обозвать сквозь слезы.В ней уже нет компромисов,соглашений и просто противоречий.Здесь едино-борство между русским обществом и природой русского чело-века,где каждый опьянен собственным “Я” в его русском слово-извержении,лакейская ткань которого уже становится нормой русского литературного языка без его офранцуживания и онеме-чивания.Русский язык и диалоги без исключения всех персо-нажей приобретают ту духовную ясность,когда душа в своей страстности обретает чувство национального самоутверждения, будучи оплевана в мерзкой суетности жизни,где единым разв-лечением всей России до сих пор,казалось,был только зубодро-бительный скрип кроватей,где плодилось будущее поколение его жителей.Но вот этот процесс закончился! И с этого момента русский человек осознает гнусность системы общества,а не толь-ко гнусную физиономию своего “Я”,как и в будущем он,русский человек,осознает золотолапость номенклатуры и даже будет завидывать ей.И на ответ: “Я взятки беру!”,сам же и ответит: “Эк,удивил!А кто их не берет?”.Эта пьеса была приговором и самому автору.С этого момента кончается даже молодость.Имеет место зрелость,зрелость,влекущая в божественный поток теоцен-тризма с ярко выраженными тенями антропоцентризма.С этого момента появляются первые следы в психике Гоголя поиска идеала не одного человека, но идеала общества и мучительная борьба между видимым и осязаемым, кажимым и мыслимым обостряется все больше и больше, превращаясь в навязчивую идею fix - ненасытную,прожорливую,яростную волну страстей, стодомным содомом влекущую литератора в раскаленную тоску,а читателей и зрителей его произведений и пьес при жизни в неодобрительное молчание,недоумение и всеобщее негодование как это и было при первой постановке “Ревизора”.И только ин-теллигенция,которую с удивлением лорнировали фавны высшего света и пучеглазое с рыбьей угодливостью чиновничество, рас-путывало,распутывало и,наконец,распутало мысли Гоголя к кон-цу его скоротечной жизни, явив стране и обществу свою требо-вательную ментальность,но это самое общество вернуло интел-лигенции в последующем обратно ее понятия в форме горького лука,забив его интеллигенции в глотку поглубже.

“Ревизор”был продан самим Гоголем петербургской дирекции за 2500рублей ассигнациями,т.е. за 800 с небольшим рублей се-ребром,и сразу же стал подумывать об отъезде за границу.Он отвлекает в это время себя тем,что едет за границу развеяться, развлечься,обдумать хорошенько труды на будущее.Но уже не может скрыть той тоски,которую наносят ему ежедневно его соотечественники.Отсюда и горькие слова в письме Погодину: ”Пророку нет славы в отчизне.Что против меня уже теперь решительно восстали все сословия,я не смущаюсь этим,но как-то тягостно и грустно,когда видишь против себя несправедливо воссстановленных соотечественников,которых от души любишь, когда видишь,как ложно,в каком неверном виде ими все принимается”.Вот точка отсчета,в которой душа размякла,но хныкать поздно,если возлагаешь на себя “одежды пророка”,если не одного,не двух,а всех соотечественников “от души любишь”, если полагаешь,что вывел на сцену “только плутов”,а “обнару-живаешь прискорбную невежественную раздражительность, при-знак глубокого,упорного невежества,разлитого на наши классы”.

“Плутофилия” русского общества никак не воспринимается Гоголем того времени.Он еще возмущается тем,что “сказать о плуте,что он “плут”...считается подрывом государственной маши-ны”.Вот вторая точка отсчета,которая ясно свидетельствует,что автор не осознает силы инструмента,на котором играет, а люди безошибочным инстинктом распознают то,что им враждебно во всяком своеобразии.Если “плутофилия” не может быть слеплена в одну луну и выброшена за пределы Земли и тем более России,то автор с его коллизиями совести должен быть подготовлен самой жизнью,чтобы бросить вызов всему,во что все верят как в святыню.Нужно постигнуть сознанием весь путь победы,поддер-живая связь с внутренним миром,с миром мысли,где радость ос-вобождает человека от самого себя, где любовь к богу зажигает огонь смерти, чтобы вылить себя в бессмертие.Но эти эпизоды трагедии его судьбы,где дух достигает предельной ясности,а душа страстности будут ли сообщены автору на чужбине,или душа его под действием образцов иноземного солнца превратится в вечный двигатель первого и второго рода одновременно,черпая энергию на самодвижение в вечности,забыв о гении, который не должен скрываться “от него самого”,если он сам не упадет в бездну уничтожения.Требуя для души уединения и обдумывания “своего дела”,он уже в письме к стареющему фавну Жуковскому бросает мысль,озарившую его своей простотой и чудесной гениальнос-тью: ”Если сила смеха так велика,что ее боятся,стало быть,ее не следует тратить попустому”.Чего больше в осмыслении полу-ченного результата? Испуга для собственного благополучия, вывернувшегося волчком электрического тока мысли, в надежде такое благополучие обрести в форме проявления верноподда-нических чувств!Или радостный гимн ликования наконец-то на-чатого восхождения по каменистым тропам гениальности пол-ноты обладания истиной и стремления достигнуть новых озаре-ний в безo бразном созерцании последней пропасти,где безличное порождает Лик с тесными земными формами,являющих в лупог-лазии человечского сознания меру превратностей человеческого бытия,т.е. единственную меру его величия!Не там ли упившийся Ной возрадовался грехам жизни? Не там ли следует понять небывалую русскую удаль, являющую миру кривую рожу в зер-кале,которую мы сами готовы распнуть за ее несовершенство,не ведая в ночной слепоте трагедии собственной судьбы,которая как кривая рожа уже не может быть исправлена?

И вот вам ваша заграница! 6июня 1836г. Гоголь в сообществе своего друга А.С.Данилевского на параходе выехал за границу. Неузнаваемо новые мироощущения охватывают его. Внутреннее преображение начинается вовсе не уничтожающим пламенем- мгновенно и окончательно,охватывая его и превращая в пепел,но явно в братском согласии с внешними впечатлениями, когда внутренняя жизнь протекает по закону внешних обстоятельств, располагающих к размышлению:”Мне ли не благодарить послав-шего меня на землю!Каких высоких,каких торжественных ощу-щений, невидимых,незаметных для света, исполнена жизнь моя! Клянусь, я что-то сделаю,чего не делает обыкновенный человек.” И эти события внутренней жизни развиваются в нем мирно, незаметно,в полном согласии пока с внешними обстоятельства-ми.Поэтому из Гамбурга он пишет Жуковскому почти клятву, почти полностью созревшее в нем уже казалось бы навсегда убеждение:”...я буду терпеть и недостаток,и бедность,но ни за что в свете не возвращусь скоро. Долее, долее, как можно долее буду в чужой земле.И хотя мысли мои, мое имя, мои труды будут принадлежать России, но сам я, но бренный состав мой будет удален от нее.”Что это за почти клятвенное кредо? Это реакция не только на внешние климатические условия новой жизни,это реакция интеллектуального и морального порядка, почти био-химическая реакция на ту разъедающую душу кислотность среды,которая возникла в России у него после постановок “Ревизора”!И ему уже достаточно каких-то 2000 рублей ассиг-нациями,чтобы строить планы на длительное пребывание за границей.Ведь никаких средств у него более нет.От поместья он отказался в пользу своих сестер,никакой должности,в том числе за границей,как,например,Ф.И.Тютчев,он не занимает, никаких, буквально никаких видов на выгодную женитьбу,как тот же Оноре де Бальзак,имевший ввиду своих поползновений графиню Ганскую, он даже представить себе пока не может.Но он счаст-лив,веселится и требует “старого,старого рейнвейна”,за который выкладывает наполеондор,увесистую золотую монету.А в Баден-Бадене,развлекая князей Репненых и семью отставного жандарм-ского генерала Балабина теперь уже увлеченно и “неподражаемо-превосходно” читает и “Ревизора”,и “Записки сумасшедшего”, закусывая любимыми и сладостями и десертом.

Частная жизнь тоже имеет право на существование. Озло-бившись на “иркутский климат” Женевы,он “удирает” в Веве,где проживет почти целый месяц и,наконец, сделается “больше русским,чем французом”,начав “писать...”Мертвых душ”,которых было оставил”.Осень в Веве прекрасная,стоит почти лето. Лило-во-голубые,сине-розовые горы здесь легче и воздушнее, чем в остальной Швейцарии.Преодоление самого себя,услаждающее его одинокий день,-писание по три страницы в новую поэму до завтрака.Но только до первых признаков ипохондрии, ”проис-ходившей от геморроид” по удверждению доктора.Италия место не подходящее в это время для Гоголя-там холера,заставляют его оказаться в Париже,куда он решился ехать,”чтобы разделить там скуку” Данилевского. Ему смешно,что он “пишет “Мертвые души”в Париже.

В это же время Бальзак создает свои известные произведения: роман “Шуаны”(1829г), ”Полковник Шабер”, ”Сельский врач”-1832г.,”Гобсек”,-сцены парижской и провинциальной жизни, ”Шагреневая кожа”- (1830-1831г.), ”Неведомый шедевр” (1832г.) с его программой реалистического искусства,так называ-емые,философские этюды и в 1836г. приступает к своей мону-ментальной “Человеческой комедии”.

Гоголь в это же время часто бывает в разных театрах, обедает в кафе,подолгу остается играть на биллиарде,”совершает жертво-приношения” ресторанам Парижа,хотя уже страдает удивитель-ной мнительностью и лечится на всякий случай от желудочной болезни у доктора Маржолена. Он страдает,хотя здоров. И дорога здоровья запирается для него с этих пор мраком,в котором вся-кое движение его индивидуального разума мнит тяжелую бо-лезнь,и потому несет он свое горе и тяжело,и грустно,придавая отправлениям желудка чрезвычайно важное значение. Так начи-нается у него ипохондрический синдром,который имеет в конце концов для него фатальный исход.

Жизненные впечатления от встреч с людьми и опыт внут-реннего самосозерцания, сверяемый компасом тоски по теперь уже далекой Родине, экспансия чувств, превращающих в свобод-ном воображении(далеком от объятий Родины,где могут и заду-шить от полноты любви) фантазию в реальность - вот каков он теперь в ноябрьские дни 1836г. в Париже,где он весь погружен в “Мертвые души”:”Огромно велико мое творение,и не скоро его конец.Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ;но что мне делать.Уж судьба моя враждовать с моими земляками.Терпение.Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом.Знаю,что мое имя после меня будет счастливее меня,и потомки тех же земляков моих,может быть,с глазами,влажными от слез,произнесут примирение моей тени”.

И в этих словах весь новый разрущающий все прежние сцеп-ления с жизнью Гоголь.Он вступает в полосу непрерывных пре-вращений, резких переходов святого отшельника, дух которого, хотя и бродит среди людей,но солнцеподобные лики их в его потусторонности давят его рождение художника, и поэтому он для них находится в каталептическом состоянии экстаза,что совершенно необычно для тех же “французов,привыкших ходить по твердой земле”.Но совершенно очевидно,что именно в это время Гоголь достигает “уразумения своей божественной миссии” именно в Париже в 1836г.!Но именно в это время на 27 году жизни его талант обретает музыкальную страстность слова, густеющий мозг порождает свежие краски жизни,является на письме отвага оратора и философа земли русской. Не теряя сознания реальности он осознает,что черпает силы художника из трансцендетного абсолюта,где таится и призвание его самого.Вот почему: “Довольно дураков!” и “пусть писатели начинают!” становятся для него девизом в плане преообразования жизни в России вообще.Неукротимый инстинкт правды переживает он в своем сладострастном открытии метода хуждожественного письма,которого до него не было в Русской литературе и автором которого является уже только он сам,несмотря на бесчисленные ожидания им же “эшафотов читающей публики”, которые ожидают его в будущем.И сам жизненный опыт уже не является для него опытом самого человека,но на свой страх и риск из трансцендентного страдания извлекается им как мастодонт за мастодонтом из ледяных пещер воображения,где “понять”-значит “быть и действовать”.

Но внешне особенно ничто не указывает на эти могучие ду-ховные преобразования личности.Он ежедневно после обеда бе-рет уроки разговорного итальянского языка, ввиду предстоящего путешествия в Италию.Политика его не интересует. В Париже - все политика-” в нужнике дают журнал”.Равнодушным стано-вится он и к уже написанным им произведениям,а на сообщение о том,что в России успешно ставят “Ревизора” реагирует как на что-то его совершенно не волнующее и даже раздража-ющее:”Я,право,не понимаю этой загадки.Во-первых,я на “Реви-зора”- плевать,а во-вторых- к чему это?Если бы это была прав-да,то хуже на Руси мне никто бы не мог нагадить”.Он уже считает все написанное им “маранием”,от которого долгого “забвения просит душа”,а важным занятием считает успехи во французском языке,который хорошо начинает понимать,чтобы следить за театрами.Эта минута пути,в которой преображения самого себя для окружающих являет прилежного великовозраст-ного приготовишку,сопровождаемая овеществлением себя в окру-жающей жизни с отрицанием пройденного духовного пути, эта минута жизни,в которой обретается стержень всей будущей духовной жизни,где творчество является лишь частью этого гигантского айсберга познания людей в их вере и стяжании духа, эта минута жизни являет нам в Гоголе и его трагедию духа и величие его жизненного подвига как драмы,итогом которой и оказываются “Мертвые души”.

И благочестивость и лицемерие - все,что содержит в себе человек,- для Гоголя заключает в себе смысл человеческой при-роды как природы, олицетворяющей в себе божество.И уже поэ-тому он любит Россию,русскость и русское,а сострадание, благо-честие и самоотречение -три благодатных плода православия -теперь навсегда будут стоять в экстатически расширенных зрач-ках писателя,что зафиксировал для потомков позднее художник Моллер.

С этого момента он уже чувствует себя пророком,а его жизнь постепенно,зарастая густейшим волосом домыслов,преобразуется в миф,в которых черты его характера обретают для тех,с кем он встречался большей частью неприятные и даже пренебрежитель-ные для человека оценки,по существу иллюстрируя всю ту дрянь,которой начинены чемоданы душ,не внимающей магии повсюду разлитого света,исходящего не от человека,но его твор-чества.

Встречи в Париже с поэтами Мицкевичем и Залесским,прохо-дившие на малороссийском языке,откладывают его отъезд в Рим. А тут еще новая беда.Он узнает,что “Пушкин в этом мире более не существует...”.А.Н.Карамзин отмечает:”Трогательно и жалко смотреть,как на этого человека подействовало известие о смерти Пушкина”.Это была трагедия.”Когда я творил,я видел перед собою только Пушкина”-писал он М.П.Погодину 30 марта 1837г.

Глава 1 - 2  -  Глава 3 - 5

Постоянный адрес в Интернет: http://www.litcafe.narod.ru/prose/stories/geniy/gen001.html
©  Сергей Кутолин, 2002

Обсудить на форуме >>>